– Не шутите. Я хочу знать, какой запасной вариант вы предусмотрели?

– Не нужно об этом говорить. Мы пока не опробовали основной. Не нужно торопиться, пан Юндзилл.

– Не называйте меня так! – не выдержал Дзевоньский. – Мы же одни, и здесь нет подслушивающих устройств. Я достал вам три паспорта. Один чистый и два заполнены на разные фамилии. Зачем вам паспорта, куда вы так часто ездите в город? Вы должны понимать, что я отвечаю перед нашими заказчиками.

– Спасибо за паспорта, – ответил Гейтлер, – но будет лучше, если вы перестанете задавать мне вопросы, на которые я все равно не отвечу. Поймите, генерал, современные акции необходимо проводить с учетом технических достижений современной цивилизации. Вспомните, как одиннадцатого сентября террористы использовали обычные гражданские самолеты в качестве взрывных устройств. Начиненные топливом баки огромных самолетов превратились в летающие бомбы. Такое простое и эффектное решение. Если я когда-нибудь решусь написать мемуары, то они станут настоящими бестселлерами нашего времени. Только я их никогда не напишу. – Он помолчал и добавил: – В моих планах всегда есть поправка на таких дураков, как ваш Карл Гельван. Я считаю, что человеческий фактор – самое опасное, что может нам угрожать. И поэтому стараюсь максимально его исключить из моих расчетов. Чем меньше людей посвящены в замысел операции, тем выше шансы на ее успешное проведение. Кстати, я прочел сегодня утром статью об исчезнувшем журналисте. Блестящая статья. Ваш Холмский не зря получает деньги. Думаю, недели через две нужно вызвать еще раз Курыловича и передать вторую часть денег. Мы придумали преступление, которое войдет в мировую историю, генерал. Преступление с применением всей мощи пропагандистской машины средств массовой информации, которые вольно или невольно, но работают на наш план. Ни у одного организатора террористического акта еще не было столько помощников, сколько их у нас. При этом о готовящемся покушении знают только три человека: я, вы и ваш дебил Карл Гельван.

– Он не все знает, – напомнил Дзевоньский.

– Тем лучше. Значит, только мы двое. Это очень неплохо, учитывая масштаб нашей операции. И учтите, что Курылович должен будет передать теперь более конкретное задание Холмскому. Я уже набросал общую схему.

– Учту, – мрачно пообещал Дзевоньский. – Я думаю, будет правильно, если я вызову из Бельгии одну мою бывшую сотрудницу. Она работала почти пятнадцать лет в полиции, потом занималась несовершеннолетними в местах заключения. Ей пятьдесят восемь лет, но она крепкий человек. Абсолютно не знает русского языка, что нам только на руку. Будет носить еду нашему журналисту и убирать в комнатах, если сможет. Но хочу вас заранее предупредить, что готовить она не умеет. Это я точно знаю. Всю жизнь прожила одна, без семьи.

– Надеюсь, она не старая дева? – пошутил Гейтлер. – У русских на этот счет есть много разных шуток.

– Не проверял, – в тон ему ответил Дзевоньский, – но она человек надежный. А то, что не знает языка, даже хорошо. Будет сидеть в доме и ни с кем не общаться.

– Значит, теперь мы будем жить семьей, состоящей из трех человек, – вздохнул Гейтлер. – Мало мне было вас, так вы еще хотите привести сюда бывшего полицейского, которая к тому же была еще и надсмотрщицей. Вы не боитесь, что она установит здесь тюремный режим и нам придется выполнять все ее приказы?

– Не боюсь, – ответил Дзевоньский, – я уже много лет ничего не боюсь. Если мне платят большие деньги – это лучшая страховка ото всех страхов. Лучшая, генерал.

В этот день много лет назад завершилась Сталинградская битва, которая стала коренным переломом не только в ходе Великой Отечественной войны, но и всего хода истории. Рвавшаяся к Волге мощная группировка фельдмаршала Паулюса была окружена и капитулировала. Сам Паулюс, получивший за несколько дней до этого звание фельдмаршала, понимал это как конкретное указание покончить с собой. Но он решил сдаться. И сдался вместе со своим штабом и остатками армии, так и не сумевшей взять Сталинград.

Этот день особо чтят ветераны войны. У памятников и монументов появляются живые цветы, здесь же собираются сильно поседевшие участники тех страшных боев, сюда приходят родственники погибших воинов. Не обходят такие места своим вниманием и политики…

В Александровском саду, у могилы Неизвестного солдата, возлагала цветы большая группа политиков во главе с мэром города. В этот момент на дорожке показалась старая женщина со скромным букетиком в руке. Она шла медленно, наклонив голову. Ее пальто бросалось в глаза своей потертостью. Однако, будучи расстегнутым, открывало взгляду орденские планки на темном платье старушки. Очевидно, она тоже была ветераном войны. Ее не остановили, когда она вошла в сад, но задержали, когда попыталась пройти ближе к могиле. Среди дежуривших в саду офицеров милиции старшим был капитан Лугаев. Он попросил женщину подождать, пока не отойдут толпящиеся у памятника люди.

– Что у вас? – строго спросил он, глядя на нее.

– Ничего, – дребезжащим голосом ответила она, – я хотела возложить цветы. Мой брат погиб в Сталинграде. Мы вместе с ним воевали…

Лугаев глянул на стоящего рядом старшего лейтенанта Стрельнева. Тот пожал плечами. Конечно, можно и пропустить старую женщину, к тому же ветерана войны.

– Проверь, – строго приказал Лугаев.

Стрельнев достал металлоискатель и провел им по одежде старушки. Все было чисто. Она протянула руку, и металлоискатель слабо пискнул. Цветы оказались обвязаны железной проволокой.

– Брат был связистом, – объяснила женщина, – это в память о нем.

Лугаев взял цветы, прощупал проволоку. И вернул ей букетик.

– Ваши документы? – уже более дружелюбным голосом попросил он.

Она достала паспорт, ветеранскую книжечку.

– Самойлова Лидия Андреевна, – прочел Лугаев. Ей было под восемьдесят. Она жила на Тверской, совсем рядом с Александровским садом. Он вернул документы.

– Подождите, – еще раз попросил капитан, – пусть они уйдут, и мы вас пропустим. Извините нас, пожалуйста, но у нас приказ никого не пускать.

Женщина улыбнулась:

– Я подожду.

Капитану было неудобно перед этой пожилой женщиной, но, к счастью, мэр и его делегация, возложив пышные букеты цветов, быстро ушли. Как только они удалились шагов на пятьдесят, Лугаев пропустил пожилую женщину к могиле Неизвестного солдата. Она осторожно дошла до памятника, возложила цветы. Постояла около минуты, смахнула слезу. Затем повернулась и медленно побрела обратно. Проходя мимо Лугаева, поблагодарила его.

– Спасибо вам, товарищ капитан, – как будто он мог вообще не пустить ее к этому монументу.