— Устраиваю отвалку, приходи. Теперь долго не увидимся.

— Ох, старикан, по-моему, чего-то ты еще задумал все-таки.

— Ничего я не задумал. Я вспомнил. — Боев совсем не собирался посвящать занудливого редактора в свои воспоминания и пожалел, что проговорился. Пришлось сказать: — Урень, знаешь ли, — это моя родина. Я там родился. Отец там похоронен.

— Это я понимаю, — проворчал редактор. — Не дело это — впадать в биологию и все такое…

— Не скрипи, — строго оборвал его Боев. — В братской могиле он. Белые там всех партизан расстреляли.

— О! — поперхнулся редактор и еще раз сказал: — О! Что ж ты сразу-то не сказал. Разводишь тут… Ну, лады. До вечера.

Над Уренем гремел ураган. Никто его не ожидал в этот первый день апреля: с утра над степью пронесся теплый мягкий ветер, сбил остатки мокрого снега с деревьев и оголил крыши.

А когда совсем стемнело, около десяти часов, хлопьями повалил снег, ветер, набравшись силы, закрутил его над пристанционным поселком. Взметнулись деревья в свисте, в треске ломающихся сучьев. С пакгауза сорвало крышу, с похоронным звоном ударилась она о каменную ограду, железные листы переваливались и взлетали в серой кромешной мгле, как большие уродливые птицы.

Такую встречу приготовили Роману родные его места — необозримые степи с оврагами, заросшими черноталом и непролазным шиповником. Все это Урень — голубая степная реченька, задумчиво омывающая зеленые холмы юности.

И станция, где он сошел с поезда, тоже называлась «Урень».

— Знатная встреча! — Боев поглубже спрятал голову в холодный воротник желтого кожаного пальто и отправился отыскивать дом, где помещалась экспедиция Уреньстроя. Это было почти напротив вокзала, две минуты ходу, но ураган сместил все представления о времени и пространстве. Пока добрался по снежным сугробам, вымотался, словно десять километров прошел по бездорожью. Но зато экспедитор очень ему обрадовался:

— Ого! Все-таки доехали? А я уж и не мечтал, что поезд пробьется. Этакая несусветица.

Он, маленький, суетливый, бестолково совался по углам большой неприбранной избы и все говорил, не переставая:

— Вот сюда садитесь, к печке. А я чего-то все сплю да сплю. Никак не насплюсь. Товарищ Стогов даже обижается: как ни позвонит по телефону, а я сплю. Днем еще ничего: то груз получать, то отправлять, то зайдет кто. А вчера товарищ Пыжов приезжали, очень сурьезно разговаривали…

— Пыжов? Это кто?

— Пыжова не знаете? — Экспедитор от изумления даже перестал чесать свою спутанную бороду. Есть же на свете счастливые люди, еще не знающие Пыжова! Он вздрогнул и почему-то шепотом пояснил:

— Он тут главней главного. Наблюдатель — вот кто!

— А по должности он кто?

— А зачем ему должность? Никакой у него должности и нет.

— Уполномоченный? — догадался Боев.

— А кто его знает… Может он, уполномоченный, да какой-то, что ли, главный над всеми. Говорю, наблюдатель. Все его опасаются.

Ничем больше не мог он объяснить могущества Пыжова. Силен человек, а в чем дело — про то знают начальники, с них, значит, и спрос. Ясно, если уж человеку нечего сказать, то он всегда ссылается на начальство. И в таком случае, не зная человека, никогда не разберешь — хитрость это или глупость. Этого мужика Боев знал плохо и переменил разговор. Спросил, что нового на строительстве гидростанции, как там живет начальник строительства Стогов?

Снова экспедитор отмахнулся:

— Поживешь — насмотришься. Наше дело принять — отпустить. — И, будто опасаясь новых расспросов, снял с гвоздя огромный тулуп и ловко забросил его на полати: — Залезай-ка ты, милый человек, в теплу Палестину. Хорошее нас ожидает дело: хотим — спать начнем, хотим — сказки рассказывать. А нет, так загадки загибать.

Определенно старик себе на уме, забрался на печку и привычно захрапел! Не громко, не тихо, а в меру и очень деловито. Знает свое дело. Боев этого не умел. По молодости лет, что ли? Или оттого, что выспался в вагоне? Он все время вертелся на полатях, ударяясь локтями и коленями о дощатый потолок.

Не спится, и все. Изба вздрагивает от шалых ударов снежной бури. «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…» Вспоминались и еще стихи, но совсем не про вихри снежные: «А он, мятежный, просит бури…» Тогда, чтобы уснуть, пошел вспоминать все подряд и неожиданно в этом своем тоскливом блуждании наткнулся на Алю. Вообще-то он и прежде о ней вспоминал, но как-то не очень определенно, не связывая с ней никаких планов на будущее.

Встретились они на каком-то совещании молодых животноводов. Боев почти ничего не слушал и очень мало записывал, зная, что больше сотни строк для отчета о совещании в газете ему все равно не дадут. Вот на трибуне появилась неизвестная ему студентка ветеринарного института, и Боев, проглотив зевок, записал: «Алевт. Шатрова. Вет. инс. Взять животноводство в крепкие комсомольские руки…» В перерыве он подошел к ней, чтобы уточнить название колхоза, куда она ездила на практику. Небольшого роста, скуластенькая, быстроглазая и очень бойкая, она понравилась Боеву. Они проболтали весь перерыв, после совещания он проводил ее до общежития, но не успел еще дойти до редакции, как уже и забыл о своей встрече.