Как бы подтверждая ее мысли, Крутилин сказал:

— Идет за хлеб беспощадная битва.

«И за любовь тоже, — подумала Сима. — Без любви — как без хлеба».

— Весенний день год кормит. Сейчас если ошибешься, то уж на весь год, — сказал Крутилин.

А Сима подумала: «А может быть, и на всю жизнь…»

Заговорила баба Земскова, и в ее словах Сима услыхала почти дословное повторение своих мыслей:

— А иной так согрешит, что за всю жизнь не отмолить.

Мысли-то ее, но как это вызывающе прозвучало. Ох, не любит ее баба Земскова! Это Сима почувствовала с самого начала. Вот она говорит, а слова у нее тяжелые, как камни:

— Не столько Романа нашего вы обидели, сколько себя самого.

Тишина. Конь звенит сбруей и яростно трется о тарантас.

— Он нам не родня, а родней родного. А он к вам всей душой…

— Все я знаю, — отозвался Стогов.

— Знать-то все знают, да не всякий скажет.

— Ну, довольно, — Стогов поднялся. — Этот разговор ни к чему.

— Можно и так, — согласилась баба Земскова, и Симе показалось, будто она усмехнулась.

— Балуй! — прикрикнул Крутилин на коня.

Стогов начальственно спросил:

— Здоровье Романа как?

— С больного здоровья не спрашивают, — ответила баба Земскова, подчеркивая, что действительно все разговоры тут ни к чему.

И снова Крутилин прикрикнул, хотя и не повышая голоса:

— Не то говоришь, Наталья.

— Ничего, давай! — снисходительно отозвался Стогов.

— А если давай, то давай напрямки. Мы тут все — коммунисты.

— Тогда я, беспартейная, пойду, извиняйте за мое суждение.

— Сиди, Наталья. Ты в партию, считай, вступила, когда мужика своего на расстрел провожала. А может быть, и много раньше. Так что от тебя секретов не может быть.

— Все, что надо, уже сказано. — Стогов стоял у крыльца, скрестив руки на груди. Его очки отражали неяркий свет, падающий от окон, отчего он казался незрячим. У Симы снова мелькнула мысль о том, что, пожалуй, и он сам, и его положение достойны жалости. Но Стогов жестко разбил эту мысль.

— Что вам надо? Какую правду вы требуете от меня? Да, рапорт этот липовый. Буза! Пользы от него никому и никакой. Польза бывает только от настоящего дела. Я признаю только одну правду: правду конкретных дел, а все остальное мелочь, не стоящая внимания. Вот плотина — это единственная и самая высокая правда. А какой ценой, кто пострадал, кто герой? На все на это нам наплевать.

Еще вчера ночью, когда он ехал в райком и собирался вздремнуть перед предстоящей борьбой, в общем, он был спокоен. Да, он думал об измене жены — на этот раз он почему-то ей поверил — и был потрясен нелепой смертью Боева. Но это все пришло, нахлынуло, как весенняя вода, побушевало и ушло. Самое главное — не поддаваться стихии чувств, выстоять. И он выстоял, все обошлось, так почему же теперь он не испытывает спокойствия, без которого трудно жить и совсем невозможно строить?

— А мы вот как раз ценой интересуемся, — прервал его размышления Крутилин. — Мы хозяева, нам переплачивать не с руки.

— Кто это — вы?

— Все. Народ, конечно.

Стогов хотел сказать, что это демагогия, так заявлять от имени народа, и тем самым отмахнуться от разговора, который он считал пустым. Но Крутилин так не считал. Он сказал:

— Да и вы тоже. Вам-то самому зачем лишку платить?

— Мне? А я чем расплачиваюсь?

— Совестью, вот чем.

Это было сказано так убедительно и так властно, что у Стогова сразу вылетели все мысли о демагогии. Он смог только пробормотать:

— Ну, уж это вы перехватили…

— А он к вам всей душой, — грубым голосом проговорила баба Земскова. — Привезли его чуть живого, а он к телефону рвется, вас упреждать, что против вас Пыжов замышляет.

Нет, это, конечно, не демагогия, это эмоции, стихия чувств, от которых, к сожалению, никуда не уйдешь. Конечно, без них нельзя, человеку свойственно все человеческое, только зачем же все преувеличивать?

Но тут неожиданно на крыльце появилась Сима. Этого Стогов не ожидал: не надо бы ей здесь, когда есть Наталья, эта грозного вида старуха. Ночью у чужой постели. И так об этом слишком много лишних преувеличенных разговоров. Стогов верил, что лишних.

— Зачем ты здесь? — спросил он, стараясь не поддаться навалившейся на него «стихии чувств».

— Разговаривайте тише, он уснул. — Сима не знала, зачем вышла на крыльцо. Просто она больше не могла прятаться, когда разговор зашел о совести. Как бы там ни было, ее совесть чиста.

— Тихо!.. — зловещим шепотом проговорил Крутилин и, подняв палец, неведо кому погрозил. И тут же полным голосом спросил: — Где у тебя, Наталья, ведерко, коня напоить?

— Ведро у нас при колодце, а колодец на дворе, будто не знаешь. — Она тяжело поднялась и ушла во двор.