Мы помолчали несколько минут, затем он спросил:

– Вы, Егор, очень откровенны. Все, что вы мне говорите – это ваша личная точка зрения или?…

– И то, и другое. Перед вылетом сюда у меня была большая беседа с Иосифом Виссарионовичем Сталиным. А насчет французской экономики после войны… Вам ведь наверняка знаком такой термин – экономическая интеграция? Международная экономическая интеграция, – уточнил я.

Он удивленно посмотрел на меня. Я усмехнулся и добавил:

– Вы, Шарль, знаете другой способ сделать войны невыгодными?

Н-да. Мировоззрение человека двадцать первого века против мировоззрения пусть очень умного, вот этого у де Голля отнять было нельзя, но середины двадцатого…

Он задумался, затем спросил:

– А что делать с военными производствами? Ведь это очень важная часть экономики всех промышленно развитых стран.

Я встал и показал рукой на дверь:

– Давайте выйдем на свежий воздух. Здесь несколько душновато.

Ночь в тропиках. Уже давно стемнело, и в черном небе ярко светили звезды. Южное небо. Оно вообще не такое, как у нас. Значительно более темное, звезд больше и сами они ярче. Да и созвездия другие. Я долго смотрел вверх, рассматривая искрящийся далекими солнцами небосвод.

– Что вы там увидели? – не выдержал полковник, тоже посмотрев вверх.

– Как вы думаете, Шарль, какие производства, какое напряжение всех сил потребуются человечеству, чтобы дотянуться до этих звезд? – моя поднятая рука указывала вверх.

Он повернулся ко мне. Удивление и восхищение одновременно были видны на его лице даже под светом луны…

Светка давно заснула, уютно устроившись на коленях Егора.

– А на прощание я ему все-таки подарил фильм. Но не с Бельмондо, а с Жераром Филипом.

На мой вопросительный взгляд он ответил:

– «Фанфан-тюльпан».

Мы оба усмехнулись.

– А ты молодец, – констатировал я, выкидывая потухшую папиросу в пепельницу, – заставил его мечтать.

– Разве не надо было? – простодушно удивился Синельников. Немного странным он стал. Иногда – умудренный опытом мужчина, а иногда – мечтательный мальчишка еще моложе меня. Интересно, а я как со стороны выгляжу?

– Надо-надо. Ты все сделал правильно. После войны сделаем все возможное, чтобы эта мечта стала мечтой всего человечества.

– Но ведь мы будем первыми?

– Куда же мы денемся? – усмехнулся я. – У тебя есть сомнения?

– Н-да. Мечтать не вредно, вредно – не мечтать, – изрек он избитую истину.

– Это точно, – согласился я, – даже знаю, чем занять Америку после того, как мы выйдем на орбиту Земли.

Вопросительный взгляд Егора был настолько нетерпеливым, что мне тут же пришлось озвучить свою идею.

– Мы продадим им чертежи их же спейс-шатла. Проект очень дорогой, но ведь жутко эффектный!

– А потянут? – засомневался Синельников.

– Без нашей электроники? Нет, конечно. Но это уже их проблемы, – усмехнулся я.

Страна хоронила Вождя, а мы – близкого родственника. Берия сам вытолкнул меня:

– Иди. Ты хоть и неофициально, но – зять. Он любил тебя…

Мы втроем стояли у гроба. Я в белом парадном мундире, не скрывающий слез Вася и маленькая ревущая Светка. Все трое в форме. Я – с тремя большими звездами вдоль погона, Василий – с двумя поперек и маленькая Светланка с буквами «СА» на фоне цвета хаки.

Уходил не человек, уходила эпоха. Он уже никогда не посмотрит на меня своими желтыми, чуть прищуренными тигриными глазами, не подбодрит и не обругает. Я только сейчас, стоя у гроба, начал понимать, что уже не увижу его улыбку под черными с сединой усами, что вообще больше никогда его не увижу, что его уже нет и никогда не будет. Раньше чисто подсознательно я почему-то не считал его мертвым. Ну, сказали, что погиб…

Мимо открытой могилы шли и шли люди. Те, кто успел попасть на Красную площадь до начала оцепления и те, у кого были спецпропуска. Центр города был перекрыт намертво. Всех выпускали, но никого, за редким исключением, не впускали. А люди все шли мимо открытой могилы. Рабочие и инженеры, руководители и дворники, военные и дипломаты. Кто-то, подойдя к могиле Сталина, останавливался и застывал, глядя полными слез глазами. Кто-то пытался через ограждение дотянуться и коснуться рукой гроба. Но десантники в парадной форме молча, но аккуратно подталкивали людей дальше, направляя поток к Кремлевской стене, где уже были замурованы урны с останками других членов советской делегации. В гробу вождя тоже была только урна. Что там могло еще остаться после вспышки нескольких тонн высококачественного авиационного бензина? А люди со слезами на глазах все шли и шли. Вот показалась американская делегация. Вася явно напрягся, когда к могиле подкатили инвалидное кресло. Что с ним? Он же сам говорил, что президент САСШ лично не виноват. Нервы? Я положил руку Василию на плечо, пытаясь хоть как-то успокоить его.

Рузвельт не мог сам встать из инвалидного кресла. По площади пронесся тихий удивленный вздох тысяч присутствующих на похоронах, когда Элеонора Рузвельт и Гарри Гопкинс подняли Франклина Делано Рузвельта из инвалидного кресла и помогли ему преклонить колени перед раскрытой могилой Сталина. Нет, не на оба колена. На одно. Знак уважения. Неожиданно рядом с президентом САСШ появились два дюжих советских спецназовца в полной боевой выкладке, аккуратно отодвинули придерживающую мужа Элеонору, приподняли Рузвельта, подложили под ноги сложенное в несколько раз солдатское одеяло и опустили обратно на одно колено. Они так и остались рядом с американским президентом, помогая ему удерживаться в не очень удобном положении. Сзади появились еще двое, положивших руки на оружие и застывших по стойке смирно, позволяя американскому президенту отдавать последнюю почесть Сталину. Другие солдаты молча, только жестами направили движение американской делегации дальше, чтобы не создавать затора.