– Ты одна?

– Да. То есть… Думаю, это совсем не твое дело.

– Не мое. Но, судя по голосу, с тобой что-то не в порядке, и я просто хотел узнать, есть ли кто-нибудь, кто бы позаботился о тебе.

– Я уже не ребенок.

Было слышно, как он вздохнул.

– Я этого и не говорил. То, что произошло сегодня днем, – очередное недоразумение.

– Спасибо, что позвонил, Тобиас.

– Не вешай трубку!

Место на верстаке расчистили, чтобы положить бумагу и сделать набросок с моих работ.

– Головная боль… И вообще ты выглядела усталой. Это ведь из-за меня?

Альдонза играла с бумажкой – Перис, оказывается, имела все основания вызвать полицию. Она потерла висок.

– Послушай, Перис. Прости меня, ладно? Почему мы не можем общаться, как цивилизованные люди?

– Мне надо…

– Работать? – Он рассмеялся. – Ты же знаешь поговорку насчет работы.

– Моя работа чуть не убежала. Я совсем отупела.

– Ну уж. Мне так не кажется.

Наверное, именно поэтому все годы он баловал ее вниманием.

– Сегодня, – сказал он своим гипнотическим голосом, – я неправильно повел себя и все испортил. Но ты не та женщина, которая дает мужчине другой шанс. Мне трудно это сказать, но, я думаю, мы можем понадобиться друг другу. Мы могли бы встретиться и все обсудить?

Он думает, что она в нем нуждается. Может быть, просто потому, что он знал истинные причины ее проблем с коллекцией украшений и предвидел, что ее ждут гораздо более серьезные проблемы, чем она думает?

– Спасибо за предложение, но нет, Тобиас. – И она повесила трубку.

Не был ли звонок Тобиаса направлен на то, чтобы подавить ее реакцию на взломщика?

Сверчки в высокой траве.

Бледно-голубое небо.

Сладкие, щекочущие нос запахи сохнущего сена и сухой теплой земли.

Вслед за Перис и Синтией на корточках пробирался Тобиас.

– Шум от их коленок.

Синтия обернулась и шлепнула его по голой ноге:.

– А вот и нет.

Перис хихикнула:

– Давай, Синтия, делай, что говорит Тобиас. Надо внимательнее смотреть.

Тобиас положил руку сначала на шею одной девочке, потом другой, и отнюдь не нежно пригнул их головы к качающейся желтой траве.

– Видите?

– Не вижу никаких сверчков, – пожаловалась Синтия. Ее нос под россыпью веснушек порозовел от солнца. – Ты смеешься над нами.

– Смеюсь? Я? Перис, разве я могу над вами смеяться?

Она посмотрела в его серые глаза. Ему было четырнадцать лет – намного больше, чем ей. Когда Перис об этом думала, он ей нравился. Ему, впрочем, не было до этого никакого дела.

– Мне тоже кажется, что ты над нами смеешься, – твердо ответила она, и ей даже самой понравилось.

– Почему же у сверчков стучат коленки? – спросила Синтия, когда вокруг них опять поднялось стрекотание. Тобиас пожал плечами.

– Это все знают, – сказала Перис, – потому что они напуганы.

Синтия осторожно пошла дальше в траву.

– Ты, – сказал Тобиас Перис, – слишком умна, чтобы быть счастливой, юная Плакса.

Тонкие белые шторы, которые Перис любила задергивать на ночь, затрепетали и опали, купаясь в серебристом лунном свете.

Она спала. А теперь не спит, не заметив, как проснулась.

Приснившийся сон еще не оставил ее. Ей тогда было семь лет и она жила в долине Скагит, в замке Попса и Эммы; в те годы не было ни рва вокруг замка, ни подъемного моста через ров, только странный дом, который так любил Попс и ненавидела Эмма.

И Тобиас сказал ей, что она слишком умная, чтобы быть счастливой. И назвал ее Плаксой.

Он был очень высокого роста… Уже в четырнадцать лет он был очень высокий, загорелый, худой, в футболке и обрезанных джинсах. Но он ей нравился, как, думала она, девочкам нравятся старшие братья – иногда. И он ей так и нравился, как брат, лет до тринадцати, когда он стал уже совсем старым – ему было под двадцать.

Перис улыбнулась, глядя на освещенные луной шторы.

Первая любовь. Мучительно-сладкое чувство.