Конан отступил назад и посмотрел наверх. Тогрул поймал его взгляд и сделал резкое движение вниз рукой с одним выпрямленным пальцем. Когда Конан заколебался, его хозяин повторил недвусмысленный знак с большей энергией.

Молодой варвар склонился над упавшей, которая, казалось, потеряла сознание. Его меч поднялся вверх и резко опустился в рубящем ударе, с шумом рассекая воздух. Все еще не разгибаясь, он вонзил острие своего меча в землю, схватил светлую косу и поднял отрубленную голову на обозрение знати. Толпа пришла в исступление.

В тот момент, — говорил мне король, — я ненавидел себя. Я никогда не говорил об этом случае прежде, потому что этот поступок — один из немногих, которых я стыжусь. Правда, женщина была смертельно ранена, и то, что я сделал, было, возможно, более милосердно, чем оставить ее медленно умирать, но все-таки это было подло и гнусно для киммерийца. Потом я вспомнил, что это Тогрул заставил меня сделать это. Вся моя ненависть обратилась на него. Я поклялся, что однажды отомщу ему за мой позор.

Рубец от раны над бровью, оставленный мечом гиперборейцев, был только одним из многих, которыми покрылось лицо и тело Конана в течение того лета. Юноша сделался отменно энергичным и напористым бойцом. Его сила стала совершенной, а смелость — безграничной, но ему недоставало умения, и Тогрула очень беспокоило, что Конан незнаком с тонкостями воинского искусства. Он опасался, что его юный чемпион выйдет против бойца, равного по силе, но превосходящего в умении; в таком бою Конан может быть покалечен или убит, и в любом случае ему больше не будет никакой цены как гладиатору.

Поэтому, когда леса надели красные и золотые уборы осени, Тогрул со своим лагерем отправился далеко на восток, через холодные равнины Гипербореи, в город Валамо — самый отдаленный уголок страны. Там жил человек, которому не было равных в мастерстве владения оружием, и у него Тогрул намеревался обучить киммерийца. Там же Тогрул надеялся купить будущих гладиаторов, поскольку смерть унесла почти половину его бойцов.

Хорошо охраняемый караван был в пути два месяца. На каждой стоянке сначала асиры, а затем гиперборейцы приходили глазеть на тогруловского раба-чемпиона, ставшего знаменитым своими подвигами и невероятной силой. В таких случаях Тогрул — мастер устраивать зрелища — раздевал юношу и демонстрировал его обнаженным на вращающейся платформе, к которой раб прикреплялся четырьмя железными цепями. Северяне и их жены охотно отдавали медные деньги за возможность поглазеть на величественное телосложение Конана.

На их восхищенные похвалы и любопытные взгляды Конан отвечал ледяным равнодушием. Он догадывался, что всех бы позабавило пробуждение его плоти, вызванное косыми взглядами и обольстительными улыбками женщин, но он был полон решимости не доставить им этого маленького удовольствия. Он ненавидел их всех.

В Валамо, в самом глухом краю Гиркании, гирканец Онтор раскрывал киммерийцу секреты своего мастерства. Всю зиму юноша тренировался и упражнялся под руководством Онтора. К весне, когда солнце растопило тяжелые снега зимы, Тогрул был убежден, что не осталось ничего, чему можно было бы еще научить его раба-победителя.

За это время Конан многое узнал о восточных землях, о которых он раньше знал только понаслышке. Как любимому гладиатору Тогрула, Конану часто позволялось проводить вечера в юрте хозяина, когда тот принимал военных вождей и князей, наведывавшихся время от времени в Валамо что-нибудь купить, продать или просто поболтать. Иногда Тогрулу выпадала честь принимать туранцев — представителей народа, относящегося к гирканской ветви. Этот народ воздвиг на западных берегах моря Вилайет великолепные города и вел теперь своих северных собратьев вперед по пути искусства и цивилизации.

Большую часть времени Конан сидел молча, скрестив ноги, на застеленном коврами полу юрты своего хозяина. Но когда представлялась возможность, он засыпал гостей вопросами о том, как они ведут бой. Его вопросы изумляли военных вождей, которые считали, что принципы стратегии и тактики мало нужны обыкновенному гладиатору, чьим уделом было снова и снова сражаться с единственным противником, пока смерть не подкараулит его.

Но Конан понимал, что чем больше у него будет подобных знаний, тем больше у него останется шансов выжить. Он начал задумываться о будущем. Он был уверен, что не будет гладиатором вечно. Поскольку мир был местом постоянных раздоров, где сильные берут все, что позволяет им их сила, он научится поступать так же.

Однажды гирканский военачальник, свернув большую кожаную карту, которую он перед тем расстелил на ковре, захотел расспросить людей, допоздна засидевшихся в юрте Тогрула за кубками изысканного белого вина.

— Что лучшее в жизни? — спросил он туранского князя, блиставшего шелковыми штанами и туфлями алой кожи, отделанными серебром.

Туранец сделал широкий жест, и в свете лампы сверкнули драгоценные камни перстней.

— Хорошо жить в открытой степи, под ясным небом. Хорошо, когда под тобой быстрый конь, обученный сокол сидит на запястье, а холодный свежий ветер развевает волосы!