Так этот ученик, Достигший высокого уровня, вместо того, чтобы отвечать на бестолковые вопросы невежественных гонителей Истины, лишний раз изложил и разъяснил Учение и восхвалил Гуру. И точно таким же образом вели себя на этом судилище все остальные ученики. Ни один из них ни разу не сбился, хотя и трудно было не поддаться на хитроумные уловки искушенного в судебных интригах Застежкина. [162] Вот, например, к какому недостойному приему прибег он для того, чтобы свести на нет весь эффект выступления Морнара-сейтайши.

— Спасибо, — сказал он, выслушав святого. — Тогда у меня будет вопрос к подсудимому. Прежде я хочу напомнить, что по закону, в отдельных, исключительных случаях, суд, по просьбе обвиняемого, может предоставить ему право сменить защитника на любом этапе судебного разбирательства, и в этом случае все процессуальные действия, совершенные прежним защитником, считаются несовершенными. Если вы сейчас обратитесь к суду с такой просьбой, то, думаю, ввиду тех, я бы сказал, необычных поступков, которые мы только что наблюдали со стороны уважаемого члена Коллегии адвокатов, суд с пониманием отнесется к вашей просьбе. Итак, я спрашиваю у подсудимого: не желаете ли вы обратиться к суду с какой-нибудь просьбой?

Ему пришлось еще дважды повторить свой вопрос, прежде чем Учитель обратил на него внимание.

— Что? С просьбой? — рассеянно переспросил он. — Да, у меня есть одна просьба. Поскольку мне нельзя отсюда выходить, принесите мне, пожалуйста, ведро воды и таз для гаджа-караньи. [163]

1. Учитель прекрасно слышал все, что говорил ему судья. Просто он не хотел прерывать медитацию. Медитировал же он следующим образом:

«— Верю ли я в перевоплощение и закон Кармы? — Да, верю, как в то, что мое физическое тело сидит сейчас здесь, на этой скамье.

— Если бы я действительно знал, что такое-то число людей обречено упасть в ад, и что в моих силах воспрепятствовать этому, пошел ли бы я ради такой цели на прекращение физического существования этих людей, для их же пользы? — Безусловно. Я был бы обязан это сделать. Если бы я не сделал этого, то не имел бы права называться Бодхисаттвой.

— Согласуется ли это с принципами буддизма? — Да, такой образ действий вытекает из всех известных мне сутр и согласуется с тем, как поступали святые Индии и Гималаев.

— Должен ли я всегда говорить только Истину, или я должен лгать ради Истины? — Нет, будучи Победителем в Истине, я должен всегда говорить только Истину. Истина может содержаться только в Истине и порождать только Истину. Ложь не может порождать Истину, как и Истина не может порождать ложь.

— Истинно ли то, что я отдал приказ о бурении скважин? — Нет, это ложь, так как я не отдавал приказа о бурении скважин. Это так же ложно, как отрицание закона Кармы и как то, что мое физическое тело не сидит сейчас здесь, на этой скамье.

— Так почему я не могу встать и сказать, что я не делал этого? Или я не Татхагата?..»

На этом месте он каждый раз срывался. Это был самый трудный вопрос. Он требовал высочайшей концентрации, которая достигается только в состоянии глубокого Самадхи, когда Истина становится самоочевидной и не требует никаких подтверждений. В нормальных условиях Учитель легко достиг бы этого состояния и разрешил мучивший его вопрос. В крайнем случае, если бы даже не смог разрешить сам, спросил бы у своего духовного наставника, Господа Шивы. Но здесь, стоило ему только как следует сконцентрироваться, как суд или обвинение своими назойливыми и неуместными вопросами выводили его из Самадхи. Поэтому он никак не успевал увидеть всю Истину, но каждый раз ему открывалась только какая-нибудь ее часть.

Так, один раз ему открылось:

«Я неправильно медитирую…»

В следующий раз он сконцентрировался на том, почему он неправильно медитирует, и, достигнув Самадхи, понял:

«Надо медитировать не о том, истинно ли, что я не отдавал приказа, а о том, какое это имеет значение с точки зрения Истины…», — а больше ничего понять не успел, так как ему в очередной раз помешали. Но после этого он стал медитировать уже в соответствии с этим принципом, и успел ухватить следующее:

«С точки зрения Истины то, что я не отдавал приказа, не имеет никакого значения…»

Тогда, вооруженный этим знанием, он вернулся к самому началу, но опять сорвался на том же самом вопросе:

«И все-таки почему я не могу встать и сказать, что я не отдавал приказа?! Тем более, что это не имеет никакого значения с точки зрения Истины! Раз это не имеет значения, так почему бы не встать и не сказать? Какая разница?».

Но он не мог.

2. Он никогда еще не чувствовал себя так худо, даже в пору вегетарианства. Горло горело, как однажды в детстве, когда он по ошибке глотнул керосина. Шея еще больше распухла под повязкой и на малейший поворот головы отзывалась страшной болью, от затылка до поясницы. Но самые большие мучения причиняло ему отвратительное и назойливое, как галлюцинация, ощущение, будто бы его голова наполнена чем-то живым и мягким. Как только он напрягал свой ум, это мягкое и живое тут же начинало по-настоящему болеть живой, пульсирующей болью. Скорее всего, эта-то боль и мешала ему достичь глубокого Самадхи, а вовсе не докучливые приставания судьи, прокурора и представителей гражданских истцов, на которые он мог бы просто не реагировать, если бы как следует сконцентрировался на мантре.