— Вот так-то лучше, — отражая удары, подзадоривал друга киммериец. — Пусть получат за свои деньги то, чего хотели. А потом прикинемся, будто один из нас тяжело ранен…

Но в следующий миг Мадазайя насел на него так, что Конан прохрипел сквозь забрало:

— Потише, парень, вот ведь разошелся! Потише, тебе говорят!.. Зачем мне или тебе тут помирать?..

На его беду, отрава, подсыпанная в питье чемпиона, продолжала действовать. Мадазайя, хоть и пробудился к активным действиям и вновь обрел былую энергию, все так же пребывал во власти дурмана. Он ничего не слышал, а если и слышал, то смысл до него не доходил. Он и не думал прекращать безумного натиска, гоня Конана назад свистящими взмахами меча.

— Хватит, олух!.. — безуспешно взывал к его помраченному разуму киммериец. — Мало ли чего я наговорил, я же ничего такого не имел в виду!..

Конан уже ощущал мучительную усталость и гадал про себя, надолго ли его хватит: отражать бешеные удары делалось все трудней.

— Притворись, что бьешь низом, — взмолился он, — а я упа… о-о-ох!..

Он еще не договорил, а меч Мадазайи уже метнулся к его телу на высоте пояса. Конан загородился клинком, но положение было весьма неудобное, меч кушита проскрежетал по металлу и все-таки достал ближним краем незащищенное тело. По груди Конана потекла кровь, он кувырком полетел на песок.

— Мадазайя! О, Мадазайя!!! — вопили со скамей те, кто ставил деньги на чернокожего. — Изруби в кровавые куски этого никчемного северянина!.. Да здравствует наш любимец, Мадазайя Стремительный, Мастер Меча!..

Конан, терзаемый болью от раны, сам не был твердо уверен, оказалось ли его падение подстроенным — или все-таки настоящим. Он преисполнился самых черных предчувствий относительно того, что должно было сейчас произойти.

Свирепый соперник грозно возвышался над ним, глаза горели в прорези уродливого шлема. Вот взвился над головой тяжелый меч, вот достигли апогея вопли толпы… Конан неуверенно поднял клинок для защиты и приготовился, если удастся, хотя бы лягнуть Мадазайю и тем спасти свою жизнь…

Меч кушита обрушился вниз по широкой дуге, вколотив клинок Конана в белый песок. Ножища в плетеной сандалии наступила киммерийцу на локоть, пригвоздив его правую руку.

Восторженные зрители безумствовали.

— Победил, победил, все в порядке! — пробормотал Конан, внимательно следя, не размахнется ли Мадазайя для добивающего удара. — А теперь слез бы ты с меня, парень, а я притворюсь мертвым. Притворись, что ты меня уже убил!

Раны у него были вполне поверхностные, но кровь лилась вовсю. Он догадывался, что со стороны его тело выглядело так, словно над ним потрудилась стая стервятников.

Мадазайя опустил меч и приставил его к груди Конана. Так, что тело ощутило зловещий холодок стали, а конец клинка окрасился кровью из раны. Потом кушит высоко воздел окровавленный меч, знаменуя победу. Империум-Цирк буквально бился в судорогах, тысячи голосов славили своего любимца.

— Это, — негромко сказал Мадазайя, — научит тебя, киммериец, следить за тем, что болтает твой поганый язык…

Он убрал ступню с локтя Конана, и по тому, как он двигался, варвар понял, что Мастер Меча был еще не вполне тверд на ногах. Тем не менее, Мадазайя весьма удачно изобразил торжество победителя. Он сорвал с головы шлем и, высоко подняв меч, медленно повернулся кругом.

К шуму трибун между тем добавилась суета: горожане, возбужденные представлением, помчались получать свой выигрыш. Кто-то бежал к выходам, кто-то — к ограждению арены. Иные переваливались через барьер, приземлялись внизу и спешили к выжившим гладиаторам.

Двое цирковых служителей вернулись за Мадазайей. Вид у обоих был такой, словно они сомневались, не примерещился ли им исход поединка. Их, впрочем, почти сразу отмела в сторону орава вопящих болельщиков, заклубившаяся кругом кушита. Песок, поднятый десятками бегущих ног, пылью осел на распростертое тело еще лежавшего Конана. Подхватив на руки своего героя, болельщики несколько раз с триумфом пронесли чернокожего победителя вокруг его «безжизненной» жертвы. Конан, смотревший сквозь ресницы, видел, как Мадазайя пошатывался у них на плечах. По счастью, двое рабов, лелеявших неведомые замыслы, так и не смогли до него дотянуться. Вскоре они смекнули, что ничего не получится, и отступились.

Поклонники; решил Конан, сумеют наилучшим образом позаботиться о своем кумире. А там развеются и остатки дурмана, которым опоили кушита. Еще немного, и почему бы не встать и не затеряться в толпе…

Тут кто-то начал хватать его за руки и за ноги, и Конан открыл глаза, залепленные кровью и песком. Над ним склонились двое жрецов в багряных одеждах. Их молодые лица были угрюмы, а поблизости стояла ручная тележка.

— Брысь, вампиры! — зарычал на них Конан, стараясь, впрочем, не привлекать лишнего внимания. — Жадное Сетово отродье! Собрались мумию из меня сделаться. Погодите уж, пока я помру!..

И он поднялся на ноги, оставив шлем и меч на песке и прикрывая одной рукой разодранную грудь. Служители мертвецкой безразлично пожали плечами и молча удалились, забрав свою тележку. Что касается зрителей, то лишь немногие выказали какое-то удивление, заметив неожиданное «воскресение» киммерийца. Тем не менее, Конан постарался скорее затесаться в гущу толпы — от греха подальше.

… И внезапно подумал о Сатильде! Если она смотрела с трибун, то, должно быть, сочла его действительно мертвым. Или серьезно раненным. Он посмотрел вверх, но не смог найти ее взглядом. Ложа, в которой он давеча заметил ее, была пуста. Стараясь не привлекать особого внимания, он оглядел передний ряд сидений вдоль всего овала арены. Сатильды не было. Он даже усомнился, видела ли она его поединок с Мадазайей.