«Если сражаться с ним на ступенях храма — шансов у меня никаких, а на земле — еще посмотрим…» — принял решение киммериец.

В это время очнулся Бахман и с громким воплем бросился бежать. Гив замер на месте с поднятой вверх передней парой ног, затем устремился в погоню за беглецом с завидной для такой громадины скоростью. Когда он поравнялся с киммерийцем, Конан выскочил из своего укрытия и от души рубанул по одной из лап. Лезвие прошло сквозь плоть, почти не встретив сопротивления. От неожиданности, охромевший Гив грузно завалился на бок, чуть не придавив варвара, и на Конана посыпались отвратительные на вид паразиты, гнездившиеся в шкуре чудовища.

Но в следующий миг монстр был уже на ногах, резко разворачиваясь в сторону своего обидчика. Варвар одним прыжком перемахнул через храмовые степени, ускользая от смертоносных лап чудовища, и оказался на земле. Рядом с ним что-то жирно чавкнуло, и, бросив быстрый взгляд в сторону, он увидел, как на земле, прямо у него на глазах, растет черная выжженная яма, над которой поднимался отвратительный трупный смрад.

От следующего ядовитого плевка киммериец едва увернулся, а потом ему пришлось бежать, петляя вокруг кустов и останков строений, так как Гив ринулся в атаку. Варвар не ошибся: ноги чудовища увязали в мягкой, податливой почве, и это лишало его преимущества. Конан сумел забежать ему в бок и прежде, чем монстр напал, обрубил ему еще одну ногу.

Из раны хлынула зеленая жидкость, забрызгав белое одеяние киммерийца. Одежда затлелась, а вслед за ней кожа вспухла волдырями, словно от сильных ожогов. Варвар стиснул зубы от жгучей боли и в ярости бросился на Гива. Чудовищные лапы монстра вонзались в землю рядом с киммерийцем, двигающимся со стремительностью атакующей кобры.

Ядовитая кровь чудовища заливала варвара, но он рубил и рубил, пока не лишил Гива всех ног с одной стороны брюха. Паук заскреб оставшимися лапами, неуклюже волоча громоздкое тело по земле. Он больше не хотел сражаться.1 Спрятаться бы, забиться в нору и подождать, когда отрастут его новые ноги… но враг не давал ему уползти. Топор человека безжалостно терзал его плоть, и хотя он не чувствовал боли, но знал, что из страшных ран вместе с кровью уходят последние силы. Глаза паука потускнели, Гив дернулся последний раз и инстинктивно подобрал под себя искалеченные обрубки лап.

Но опьяненный битвой Конан неистовствовал до тех пор, пока не добрался до отвратительной головы монстра и не размозжил ее одним ударом. Лишь тогда он со стоном повалился в нескольких шагах от поверженного чудовища, и неподвижно лежал, глядя в небо помутневшим от боли взглядом.

— О, боги, ты убил его! Ты действительно его убил! — Над варваром склонилось восторженное лицо Бахмана.

— Воды, — прохрипел киммериец

— Воды? Да, да, сейчас. Полежи здесь, я что-нибудь придумаю.

Он исчез, и Конан устало прикрыл глаза, но и это незначительное усилие принесло ему массу страданий. Сколь долго отсутствовал поэт, киммериец сказать не мог, но когда он пришел в себя, то сразу почувствовал облегчение во всем теле. Бахман сидел рядом с ним, поливая из кувшина многочисленные ожоги и прикладывая к ним какие-то листья, которые предварительно сам пережевывал.

— Тебе уже лучше? — заботливо спросил он. — Это вода из храмового источника. Говорят, что она целебная.

Конан резко выпрямился, с удовольствием отмечая отсутствие боли, и с отвращением стряхнул с себя зеленую кашу.

— А это что за дрянь?

— Ага, значит с тобой все в порядке… — На всякий случай поэт отодвинулся в сторону. — Если ты в состоянии идти, то вот тебе ключ.

Идем и запрем подземелье Тахамтура.

Поэт перебросил варвару длинный кремневый стержень со следами грубых ударов камня.

— Откуда ты его взял? — удивился Конан.

— А ты на Гива погляди.

Киммериец повиновался. От громадного тела чудовища осталась лишь зловонная жижа — солнце уничтожило порождение мрака.

— Я всю лужу перепахал. Только это вот и

нашел, — рассказывал поэт.

— Ладно. — Конан легко поднялся на ноги, будто и не было поединка с пауком. — Идем. Чем скорее мы покончим с этим делом, тем скорее окажемся за праздничным столом.

— Впервые за все это время, ты говоришь разумные вещи. Но как ты его разделал! Словно родился мясником…

Они молча шли по улицам мертвого города. И не потому что им не о чем было поговорить, как раз наоборот, неугомонного Бахмана так и распирало почесать языком, но это заповедное место накладывало на них свой могильный отпечаток. От ветхих городских руин веяло тягостным духом бренности и томительного тысячелетнего одиночества. Ощущение того, что вот сейчас они соприкоснутся с легендой и сами станут частью ее, невольно пугало обоих.

Хаджир жил своей жизнью, непонятной и непривычной для смертного существа. То вдруг трава зашелестит, ветер закружит пожухлой листвой, то песок осыплется со стены, будто сорвавшись под чьей-то ногой, — жуткие звуки умершего города…

Огромный портал прохода в подземелье они увидели сразу. Один он и уцелел от царского дворца, в бурном потоке времени. Тяжеловесная каменная дверь была распахнута настежь, и вход зиял чернеющей пустотой, соединяя мир света с преисподней. Широкие мраморные ступени круто сбегали вниз и терялись где-то в непроницаемой тьме.

— Что здесь раньше было? — спросил киммериец поэта, с опаской заглядывая в колодец.

— Не знаю, — шепотом ответил тот, — может узилище, а может, склеп. В других местах чудовища ведь не заводятся.