Паллас медленно и с достоинством произнес несколько немецких фраз. Лепехин переводил их, от себя добавляя еще большую строгость и непреклонность.

— Господин профессор говорит, — переводил Лепехин, — что, как ему донесено, академической гимназии ученик и экспедиции член Василий Зуев злоумышленно людьми вашими взят под стражу и в подвал в нарушение всех правил и закона посажен, чем экспедиции и делу ее урон учинен.

Господин профессор и Академии российской действительный член по сему происшествию вопрос чинит: с ведома ли вашего сие беззаконие учинено и подлежит ли ему по совокупности всего сказанного адресоваться к генерал-губернатору или, находясь о сем беззаконии в неведенье, вы, господин штык-юнкер, сами сие беззаконие пресечете, а виновных слуг ваших сами своим судом накажете?

Произнеся эту тираду, Лепехин с достоинством сделал шаг назад. Окончательно обескураженный помещик усвоил только одно: если он сейчас не примет решительных мер по освобождению задержанного, дело может обернуться худо. У важного академика, видать, всесильные покровители.

Сорвав со стены арапник, он ударил им управителя и с криком набросился на него:

— Ты что, скотина, людей распустил?! Вместо поиска беглого калмычонка, хватаете невесть кого и мне докладу не чините! Сейчас же освободить и доставить кого задержали!

Управитель пулей вылетел из зала.

— Прошу передать господину профессору, — обратился он к Лепехину, — мое извинение в принеприятном сим недоразумении... Ученик ваш, без ведома моего задержанный, будет немедля доставлен на ваше лицезрение.

Лепехин коротко передал это Палласу. Тот, повернувшись, пошел на двор к своей коляске.

— Не обессудьте за прием, — шел за ним Харлов, — может, с дороги закусить, наливочки...

— Господин профессор спешат. Происшествие сие и так задержало нас весьма! — следуя за Палласом, ответил Харлову Лепехин. У коляски их ждал Василий.

Тройка ходко взяла с места, и коляска покинула помещичий двор.

Возвращению Василия все были рады, и экспедиция двинулась дальше на юг.

Только переодевшись и свободно расположившись в кибитке вместе с Никитой, Василий понял, от чего он только что избавился. Закрыв глаза и глубоко вдыхая вольный степной воздух, он вспомнил калмычонка, оставленного им в темном, сыром подвале. Для него ничего нельзя было сделать.

Экспедиция повернула к Оренбургу. Потом по реке Яику спустились к Яицкому городку. Здесь путников застала ранняя зима. Пришлось переходить на санный обоз, что задержало экспедицию. Ожидая, пока телеги заменят санями, Паллас со спутниками решили посмотреть подледный лов белуги и осетра на реке Яик. Этот лов у казаков назывался багрением. На казачьем кругу для руководства ловом избирался специальный атаман и два есаула. Каждый казак, ко времени лова вступивший в службу, получал ярлык. По нему он мог ловить рыбу сам, мог передать свое право другому. Но старые традиции нарушались неравенством. Атаман городка получал четыре ярлыка, старшины — по три, писаря — по два, а их жены получали по ярлыку, тогда как женам простых казаков ничего не полагалось.

К лову готовили остро отточенный багор, крепили его на трех-четырехсаженной жерди. Готовились также небольшой подбагорник и пешня. Кроме того, казак должен был иметь ружье на случай нападения киргизцев. Каждый зажиточный казак снаряжал свой обоз, беднота сбивалась в артели.

В десять часов грохнула сигнальная пушка, возвестив начало лова. Вскочив на коней, казаки поскакали сломя голову к реке, чтобы захватить лучшие места. Захватив место, долбили пешней проруби. На каждый ярлык полагалось иметь одну прорубь.

Паллас с Зуевым на санках тоже выехали к месту багрения. Одетые в теплые шубы, они стояли на льду около бородатого кряжистого казака. Тот недовольно посматривал на непрошеных гостей, боясь, что чужой глаз испортит ему лов. Обколов прорубь, казак ловко схватил длинный багор и застыл в ожидании. Вдоль реки, иногда почти рядом, иногда на большом расстоянии друг от друга, стояли с баграми казаки. Атаман выстрелил из ружья — сигнал для начала багрения. Погрузив багры в воду, рыбаки начали водить ими у самого дна. Опустил свой багор и казак, около проруби которого ждали Паллас и Зуев. Бородатое лицо было сосредоточенно. Он с большим усилием водил длинной жердью в воде. Вдруг жердь казака резко дрогнула. Острый багор коснулся рыбы и крепко впился в нее.

Рыба рванулась, но жало багра крепко держало ее. Казак, устойчиво расставив ноги, потянул багор из проруби. Его сын, парень лет шестнадцати, схватив подбагорник, приготовился помогать. Когда в темной воде мелькнуло белое брюхо рыбы, парень с силой всадил в него короткий багор и тяжестью тела налег на него, помогая отцу вытащить рыбу. С большим усилием они, наконец, преодолели сопротивление, и большая осетровая голова показалась из воды. Но тут парень поскользнулся и упал. Бородатый казак покраснел от натуги. Василий бросился на помощь и вместе с поднявшимся парнем схватился за багор. Рывок — рыбина поползла и, наконец, вывалилась двухаршинной тушей на лед.

Согнув в полукольцо хвост, осетр спокойно замер на морозе. Казак снова опустил багор. Он повеселел, с улыбкой поглядывал на Василия и Палласа.

— Спаси бог, ваше благородие, выручили. Упустил бы рыбину-то без вас. Оплошал, вишь, Илюха-то.

— Что вы, я почти и не успел помочь. И не благородие я вовсе, а вот ученик с господином профессором.

— Платье-то господское. Вроде лекаря. А ты у него в обучении? Что ж, парень, дело хорошее, — тут он снова повел багор, — пошла рыбка! Растревожили ее в верхах, она и пошла. Не зевай, Илюха!