Вот написал: «Пока Варзин колдовал над миной», — и задумался: а знаете ли вы, что кроется за этими обыденными словами? Конечно, не знаете, даже не подозреваете…

Каждая подобная мина — загадка со множеством неизвестных. И разоружить ее — безошибочно разгадать их. Все. До единой!

Случалось, минеры гибли. В самом начале работы или тогда, когда уже казалось, что все самое страшное позади.

Поэтому каждый минер, подошедший к такой мине, был своеобразным первопроходцем, он, зная, что может погибнуть в любое мгновение, делал все посильное, чтобы последователи, подойдя к мине, не допустили его ошибки. Вот еще до начала работы и рисовал ее со всем тем, что видел, обмерял с точностью до миллиметра и лишь после этого, основательно подумав, делал запись: «Начинаю вывертывать винт номер такой-то».

Делал подобную запись и все свои бумаги относил от мины на такое расстояние, чтобы взрывом, если он все же громыхнет, их не повредило, прятал в обусловленном месте и лишь тогда возвращался к мине, брался именно за тот винт, о котором сделал запись.

Вывернет его — наметит следующий. И опять пойдет к своему тайнику, дополнит свой отчет о разоружении мины.

Сколько раз будет прикасаться к чему-либо или увидит что-то новое, столько раз и записи делать будет!

Чтобы, если смерть все же уловит его, товарищ не прикасался к тому, на что указывала последняя запись.

Многие часы минер один на один работает с миной, стараясь обмануть, перехитрить саму смерть…

Уже потом, вернувшись в штаб бригады, поверяющий сказал:

— Ну и глазищи у этого техника-лейтенанта. Серые, холодные, властные… Такие адмиралу в самый раз.

Нет, глаза у Александра Николаевича были голубые. Серыми они становились только в минуты гнева, но гневался он редко, и поэтому матросы давно прозвали его Голубоглазым.

После этого случая с поверяющим и последние наши скептики поняли, что Варзин никакого начальства не боится, что молчание и вежливость его — не от трусости.

А время знай себе шагало и шагало. И к концу войны на личном счету теперь уже капитана Варзина скопилось более сотни авиабомб, четыреста двадцать три сухопутных и тридцать семь фашистских морских мин, которые он обезвредил или уничтожил собственными руками.

Отгремели залпы Победы, кое-кто из нас, офицеров-фронтовиков, по различным причинам покинул флот, хотя когда-то и намеревался навсегда связать с ним свою судьбу. А вот Варзин — сугубо гражданский инженер — остался на службе. Сначала для того, чтобы разминировать уцелевшие дома, пашни и просто землю, побывавшую под пятой фашизма. Думал, что справится с этой работой за год или два (ведь не один он, а сотни, может, тысячи минеров работали одновременно!), но не тут-то было: то вдруг обнаружится склад фашистских снарядов, мин или авиабомб, хитро скрытый в земле, то поступал сигнал, будто фашисты, отступая, заминировали весь такой-то порт или несколько его причалов. И Варзин опять берет в руку маленький чемоданчик со своим инструментом, опять едет куда-то, чтобы снова (в какой уже раз!) уничтожить смерть, подстерегающую людей.

В такой переплет загнала его жизнь, что только в 1959 году, когда кое-кто уже начал забывать о минувшей войне, наконец-то осмелился жениться. Жену выбрал под свои внешность и характер: не броской красоты, тихую, спокойную. Иногда он, надев парадный мундир и прикрепив к нему все свои боевые награды — орден Красной Звезды и медали «За оборону Сталинграда» и «За победу над Германией», — осторожно поддерживая жену под локоть, вел ее в порт, где они подолгу стояли у кромки воды и о чем-то разговаривали.

Все шло нормально, и вдруг однажды, когда молодожены сумерничали вдвоем, раздался телефонный звонок. Длинный звонок, требовательный.

Александр Николаевич снял трубку и бросил в нее привычное:

— Майор Варзин слушает.

Жена притихла и внимательно следила за лицом мужа. Оно, как всегда, было спокойно. Разве только голубизны в глазах стало меньше.

— Ясно, товарищ адмирал… Сейчас выхожу.

— Куда, Саша? — с тревогой спросила жена, пытливо заглядывая в его глаза.

— Адмирал для уточнения кое-каких мелочей вызывает, — беспечно и немного раздраженно ответил он, потом привлек к себе жену, нежно поцеловал. — Извини, Люсенок, но мне придется отлучиться.

Она только спросила, на мгновение прижавшись к нему в прихожей:

— Надолго?

— Не больше чем на часок, — ответил он и вышел.

Почему стали серыми его глаза? Очень зол был майор. Зол на фашистов, поставивших мину в такой большой гавани. Не будь этой мины — сидел бы он сейчас рядом с Люсей, осторожно сжимал ее пальцы; не будь мины — не соврал бы любимой.

А сказать правду тоже нельзя: зачем волновать самого дорогого человека? Ведь Люся отлично знает, что каждая фашистская мина — загадка. Загадка, несущая смерть. Да, только смерть: в самой малой морской неконтактной мине около пятисот килограммов взрывчатки. Ошибся минер — и нет его, и хоронить нечего.

Десятки людей так погибли.

Вот и порт. Здесь все знакомо: плавучий док, каменные стенки причалов, у которых стоят корабли, краны, обычно скрежещущие, обычно спешащие расправиться с грузами.