Он засмеялся и поднял стопку.

– Вы не обманываете моих представлений о себе. За вас!

После первой рюмки я сходил на кухню и принес все, что нашел в холодильнике и в шкафу: две помидоры, соль и подсохший хлеб. Должен отметить, что коньяк отлично примирил меня с незваным гостем. К полубутылке я испытывал теплоту, блаженство – и совершенно товарищеские чувства к человеку, проявлявшему обо мне такую заботу.

Он внимательно рассматривал мои пластинки, слушал объяснения и посетовал на то, что я не интересуюсь традиционным джазом.

– В свинге было столько чувства, – сказал он. – Столько эротизма.

Произнося это слово, он поднял собранные в пядь пальцы и раскрыл их перед губами, как цветок, словно выпуская этот эротизм наружу. После этого он неожиданно стал напевать с сильным акцентом, но на вполне узнаваемом английском:

Before the feedlers had left

Before they ask us to pay the bill

And while we still have the chance

Let’s face the music and dance.

– Вы по-английски понимаете?

– Немного.

– Тогда вы не можете не оценить. Сколько двусмысленности, сколько игры, а?! И вот это то, что ушло. Лет так пятнадцать назад, Бог мой, как время-то летит, я грешным делом увлекся Битлами. Было-было. Знаете, такой был сочный примитив, столько в нем было глупой щенячьей радости, солнца. Но больше ничего! Ни-че-го! Может, пацанве ничего другого и не надо, конечно, но жизнь – она посложней, нет?

Он выразительно посмотрел на меня, чтобы удостовериться, что я правильно его понял.

– Так это увлечение и прошло, – продолжил он. – Даю гарантию, что еще пройдет лет двадцать и если от этих Битлов хоть десяток песен останется, то это будет большой удачей. Надеюсь, я вас не обидел?

– Нет, я тоже не большой поклонник Битлов. Хотя у них есть песенки, которые мне нравились: Something, Eleonor Rigby, Across the Universe.

– На один хороший диск наберется?

– Возможно. Из этой плеяды я больше люблю Роллингов.

– Это я совсем не знаю. А песенку, которую я тут напевал, я даже раз попытался перевести. Что-то там такое получалось:

Пока еще не ушли скрипачи,

Пока еще не предъявлен нам счет,

Пойдем, нас танец зовет,

Расплата позже придет.

Неплохо, да? Надо найти эту бумажку. Что-то у меня там не получалось, не хватило языка. Может быть вы помогли бы?

– Можно.

– Вы, кстати, знаете, что автор – наш человек. Изя Бейлин из Могилева. Родители увезли его еще до революции, осели в Нью-Йорке. И вот-те-нате – у мальчика прорезался талант. Он потом, правда, поменял фамилию. Ирвинг Берлин, не слышали?

Я покачал головой.

– Фамилию, может быть, не слышали, но его песни слышали наверняка. Он, говорят, написал полторы тысячи песен, представляете? Битлам, чтобы его догнать, надо будет еще по десять жизней прожить. А Гершвина слышали, нет? Тоже наш хлопчик. Жорик Гершович из Питера. И тоже неплохо устроился. Там у них дивно питательная среда для талантов.

– А Джона Маклафлина вы слушали?

– Как?

– Это такой гитарист. Джон Маклафлин.

– У вас есть?

– Сейчас поставлю. Такой, знаете, поток энергии и бешенная техника.

– Как у Колтрейна? Вот кого я не переношу, так это этого гения. Какая-то не то истерика, не то галлюцинация. И все через силу, мучительно так.

– Я тоже его не переношу. У Маклафлина другое. Там, если так можно выразиться, очень организованная галлюцинация.

– Ну, поставьте.

Я поставил четвертую дорожку с Inner Mounting Flame. Мы устроились на диване. Я наблюдал, как он отреагирует на музыку. Вы никогда не замечали, насколько то, как слышит музыку находящийся рядом с вами человек, влияет на ваше собственное отношение к ней? Бывает, по его реакции вы можете понять, что музыка – барахло. Или что человек барахло. Маклафлина я вообще никому не ставил. Как правило, он народ просто пугал. Особенно девушек. Для них у меня был Лючо Далла. Он был чем-то вроде музыкальной таблетки, которая принималась перед отправкой в койку. Если у Жванецкого это было “стакан вина налил, на трамвае прокатил – твоя”, то у меня это было “Даллу включил – твоя”. Та же категория слушательниц хорошо реагировала на Джанни Беллу, Баттисти и Бальоне. Девушки попроще шли на Челентано, Кутуньо, Матиа Базар и Друппи. Любительницы Альбано и Рамины Пауэр, Пупо, Modern Talking, Secret Service и Thompson’s Tweens должны были носить музыку с собой. Во всяком случае если рассчитывали устроить с ее (и моей) помощью личную жизнь.

Кащей прикрыл глаза и, пока композиция не кончилась, у него на лице ничего не шевельнулось. Можно было подумать, что он дремлет. Но я видел, как он иногда постукивает пальцем по остававшейся у него руках стопке.

Когда дорожка кончилась, я поднял тонарм. Кащей открыл глаза.

– Это интересно. Но знаете, я же на все смотрю, как радиоинженер. Меня еще и звук интересует.

– И что звук?

– Вы должны перейти на лампы. На ламповый усилитель. Хотя, я думаю с этой музыкой вы не ощутите большой разницы.

– Почему?

Он замялся.

– Понимаете, этот ваш Маклафлин играет с такой скоростью, что там не остается места для развития звуковой волны. Это – стрельба из пулемета. Звук должен течь, плыть по воздуху, вибрировать. Как голос у одессита: “Ви-зна-а-ети-и-и...” Только так можно прочувствовать душу инструмента. Точнее, исполнителя. Слышали выражение – струны души? Вот это оно самое. Вы можете понять душу, только вникнув в мельчайшие детали ее переживаний. А детали возникают только на продолжительных отрезках времени. Возьмите поезд. Чем медленней он едет, тем больше деталей вы видите в пейзаже. При быстрой езде все сливается. Но музыка интересная. А у него есть, что-то э.... не такое агрессивное?