Внезапно, глядя в чудовищное лицо, склонившееся над ним, Конан понял, что никакие грозные заклятья не нужны. Он и так был уже жалкой ящерицей, ничтожной мышью, муравьем, бесполезным прахом и пеплом! Что еще мог сделать ему колдун? Как наказать? Только смертью… Но смерти Конан не боялся, а потому, разом успокоившись, сел у хрустальной стены на тряпку — на тот спасительный клочок ткани, что сохранил ему жизнь.

Арруб, похоже, еще не разглядел незванного гостя. Наклонившись, он подобрал меч и с видимым усилием положил оружие на стол рядом с хрустальной темницей Конана, потом принялся разглядывать его одежду и сапоги. Наконец, взгляд целителя коснулся пустого кувшина из-под медового напитка, и кустистые брови на его лице полезли вверх. Теперь киммериец расслышал невнятное бормотание, подобное далеким раскатам грома:

— Сапоги… и пояс… и штаны… Да еще меч! Серебряная шкатулка с порошком кинну… она лежала на самом верху… И кувшин стоял там… Хмм… Полный! Был полный, а теперь — пустой! Был раствор кинну в меду, а теперь — ни капли! Отсюда — посылка и следствие… да, посылка и следствие, как учит вендийская мудрость… Посылка же такова: некий сын черепахи забрался в дом и вылакал настойку кинну… Верная посылка, правильная — коль есть меч, штаны и сапоги, а настойки нет! Теперь разберемся со следствием… если только я его не раздавил… этого черепашьего сына…

— Не раздавил! — во весь голос крикнул Конан. — Я тут!

Арруб вздрогнул и приставил огромную ладонь к чудовищному уху.

— Тут — это где? — пророкотал он, разглядывая тигли, змеевики и стеклянные сосуды, громоздившиеся на столе.

— Тут, в лохани под медной крышкой, — уточнил Конан. Он поднялся, вытянулся во весь рост и стукнул в хрустальную стену кулаком, чтобы привлечь внимание Арруба.

Целитель наконец-то его разглядел. Протянулась исполинская рука, похожая на толстенного змея с пятью шеями, крышка над головой Конана сдвинулась с тихим шуршаньем, затем согнутый крючком палец опустился вниз, словно предлагая Конану оседлать его. Он так и сделал — и тут же вознесся кверху, на медную пластину, прикрывавшую хрустальный саргофаг. Уверившись, что колдун не собирается кончать его немедля, киммериец сел, скрестив ноги, и молча уставился в лицо Арруба. Оно казалось ему темным, иссеченным морщинами пиком под снежной шапкой волос — видимо, целитель был очень стар.

Арруб, тоже не говоря ни слова и сдвинув седые брови, взирал на крохотное существо, пристроившееся на крышке саргофага, среди фигурок драконов и стеклянных трубок, пронизывающих пластину насквозь. Наконец он прогрохотал:

— Ах, черепаший сын! Дурная голова! Мало что вылакал настойку кинну, так еще угодил прямиком в мой хибат!

— Ну и что? — спросил Конан.

— А то! Настойка превратила тебя в крошечного гнома, а хибат… Если бы я начал смешивать в хибате горячительные и охлаждающие зелья, да еще кипятить их на огне, от тебя осталось бы меньше, чем ничего!

— Невелика потеря, — с мрачной ухмылкой сказал Конан. — Клянусь Кромом, от меня и так осталось меньше, чем ничего!

Старый мудрец хмыкнул, пошарил рукой на столе, и в пальцах его сверкнул выпуклый стеклянный диск, на котором Конан мог бы улечься, вытянув руки и ноги. Арруб поднес стекло к глазу и начал разглядывать гостя, хмыкая и что-то басовито бормоча. Его исполинский зрак нависал над киммерийцем подобно оку всевидящего божества. Но был он, несомненно, человечьим, а не божественным — выцветшим, серовато-коричневым, в кровяных прожилках.

— Ты не прав, — произнес целитель, закончив изучение, — кое-что еще можно рассмотреть. Не так много, поскольку ты выпил чудовищную порцию настойки, но — хвала богам! — что ее не оказалось вдвое больше. Тогда бы мне не помог и увеличительный диск из лучшего и самого чистейшего хрусталя… А сейчас я кое-что разглядел! Теперь я знаю, что волосы у тебя черные, а глаза — синие, и что телом ты мужчина, а лицом — мальчик. Сколько же ты видел весен, сын мой?

— Восемнадцать, — ответил Конан, прибавив себе полгода или год. Мать, возможно, и помнила точный его возраст, но сам он такими мелочами не интересовался.

— Восемнадцать… — задумчиво протянул старец, и над Конаном будто громыхнули отзвуки дальних громов, какими гневный Кром, Владыка Могильных Курганов, пугает смертных. Но Арруб, похоже, не гневался и пугать его не собирался.

— Значит, тебе восемнадцать весен, — повторил он. — Прекрасный возраст, когда человек еще достаточно молод, чтобы воспринять любую науку, и достаточно крепок, чтобы не рухнуть под грузом знаний… Но ты, как я полагаю, уже обзавелся ремеслом, а? Не слишком почтенным, однако боги благославляют всякое умение… особенно Бел… — Тут Арруб в очередной раз хмыкнул, потер морщинистую щеку и неожиданно спросил: — Так как же тебя зовут, юный слуга Бела? Откуда ты родом? И что искал в моем доме?

— Зовут меня Конан из Киммерии, а искал я у тебя то, что всегда ищут слуги Бела — золото, камни или иные сокровища. Говорят, ты очень богат, мудрейший?

Но Арруб словно не заметил последнего вопроса.

— Киммерия… — раскатился над Конаном его гулкий голос, — Киммерия… Это на севере, между Гандерландом и Ванахеймом… Много скал и снегов, много волчьих стай и мало пищи… Но достаточно железа и крепких рук, чтобы сковать меч и поднять его для грабежа… Ты из таких, молодой северянин?

— Из таких, — согласился Конан, ибо отрицать очевидное было не в его правилах. Затем, поерзав на холодной медной пластине и чувствуя, что разговор предстоит долгий, он сказал: — Не дашь ли ты мне подстилку, премудрый? А то мой зад скоро примерзнет к твоему хибату.