Амарис быстро скинула с себя блестящий наряд, набросила на плечи прозрачный, как утренний воздух, халат и повернулась к Оллебу:

— Мы сейчас вместе примем ванну, а потом вернемся сюда.

Дрожа от нетерпения и от все возраставшего желания, Оллеб мгновенно разделся и поспешил за своей возлюбленной. Их ждала белая мраморная ванна, наполненная горячей водой, в которую были добавлены благовония, распространявшие легкий, чуть сладковатый запах. Амарис с удовольствием погрузилась в чуть зеленоватую воду и поманила Оллеба за собой. Он шагнул было вперед, но тут из благоуханных паров прямо и воздухе соткалось лицо колдуна. Он ехидно взглянул на молодожена прищуренными глазами и скрипучим голосом проговорил:

— Давай прыгай в воду. С тобой ничего не случится, ибо ты так любишь эту женщину, что я здесь бессилен. Но учти, когда повитуха начнет обмывать вашего первенца, он мой.

Колдун гнусно захихикал и исчез.

— Что это было? — испуганно спросила Амарис.

Оллеб присел на край ванны и принялся рассказывать ей свою историю. Он говорил долго и сбивчиво, пытаясь и оправдаться, и придумать, как жить дальше. Когда он замолчал, Амарис подняла на него испуганные глаза:

— И что же нам теперь делать?

Оллеб долго не отвечал, задумчиво глядя в стену. Потом он повернулся к Амарис, крепко поцеловал ее, стремительно поднялся и сказал:

— Прости меня и пойми. Если поймешь, то и простишь. Я знаю, как мне избавиться от проклятия колдуна.

Он решительно направился к выходу, не обращая внимания на изумленные взгляды слуг, выбежал из дома, пересек двор, влетел на псарню, распахнул клетку самого свирепого пса и шагнул в нее. Зверь несколько мгновений смотрел на неожиданного гостя, затем, не издавая ни звука, прыгнул, и крепкие челюсти, не уступавшие по силе медвежьему капкану, сомкнулись на горле Оллеба.

Умер он мгновенно, но в последний миг, когда его сознание еще не угасло, он был счастлив: теперь-то его душа ни за что не достанется колдуну.

Амарис закончила свой рассказ и надолго замолчала, глядя на лунную дорожку, подпрыгивавшую на темных волнах. Первым тишину нарушил Конан, причем самым удивительным образом: он расхохотался. Киммериец смеялся долго, всхлипывая и утирая слезы, так что даже один из пяти псов, которых Амарис взяла с собой, вскочил и глухо заворчал.

— Тихо, Олки, — успокоила она пса, положив ему руку на голову. Затем, удивленно взглянув на Конана, спросила: — Что так рассмешило тебя?

— Слабак он, твой Оллеб, — совершенно серьезно ответил варвар. — Баба истеричная.

Олки снова зарычал и шагнул было к Конану, но Амарис жестом заставила собаку сесть.

— Что это он так разнервничался? — изумился Конан.

— Он не выносит, когда кто-нибудь говорит слишком громко, — пояснила Амарис. — Считает, видимо, что со мной хотят поссориться.

— Поссориться с тобой? Когда у твоих ног лежат пять людоедов? — усмехнулся киммериец. — Дураков нет.

— Они не людоеды, — заступилась за своих любимцев Амарис. — Олки — самый старший из них, но когда погиб мой первый муж, его еще и на свете-то не было. Он родился позже.

— Ладно, не сердись, — улыбнулся Конан. — Похоже, за своих драгоценных хищников ты сама можешь перегрызть горло кому угодно.

— Я люблю своих собак, — глядя ему в глаза, ответила Амарис. — И не вижу в этом ничего плохого.

— А я тебя ни в чем и не обвиняю, — пожал плечами киммериец.

— Уже поздно, — резко сменила тему разговора Амарис, — Пора расходиться по каютам. Я устала сегодня. Мне прежде не доводилось путешествовать по морю.

— Как хочешь, — согласился варвар, с горечью отметив про себя, что утро он все-таки встретит в одиночестве. — До завтра, прекрасная. Пусть тебе снятся хорошие сны.

Ночной ветер разогнал остатки облаков, и утреннее солнце нещадно палило, словно торопясь отдать тепло, на которое поскупилось вчера. Серое беспокойное Моро превратилось в искрящуюся лазурную гладь, по которой лишь время от времени пробегали легкие волны. Словно лаская несущийся вперед парусник, они нежно лизали крутые борта «Длани Митры», изредка обдавая пассажиров мельчайшими солеными брызгами.

Конан скучал. Его деятельной натуре было противно пустое времяпрепровождение, и он с оттенком зависти пни рал на занятую привычным делом команду. Кормчий Арам, во всем доверявший своим людям, все же старался не упускать из виду ни одной мелочи, а потому не мог уделять много внимания киммерийцу. Купцы оказались малоинтересными собеседниками, и варвар, глубоко вздохнул и в глубине души слегка досадуя на свою назойливость, отважился снова постучаться в каюту Амарис. Прекрасная вдова отдыхала после обеда и прогулки по палубе со своими собаками, но, похоже, обрадовалась гостю.