–  Ах, это вы про те четыреста рублей!
– протянул Лебедев, точно лишь сейчас только догадался.
– Благодарю вас, князь, за ваше искреннее участие; оно слишком для меня лестно, но… я их нашел-с, и давно уже.

–  Нашли! Ах, слава богу!

–  Восклицание с вашей стороны благороднейшее, ибо четыреста рублей - слишком не маловажное дело для бедного, живущего тяжким трудом человека, с многочисленным семейством сирот…

–  Да я ведь не про то! Конечно, я и тому рад, что вы нашли, - поправился поскорее князь, - но… как же вы нашли?

–  Чрезвычайно просто-с, нашел под стулом, на котором был повешен сюртук, так что, очевидно, бумажник скользнул из кармана на пол.

–  Как под стул? Не может быть, ведь вы же мне говорили, что во всех углах обыскивали; как же вы в этом самом главном месте просмотрели?

–  То-то и есть, что смотрел-с! Слишком, слишком хорошо помню, что смотрел-с! На карачках ползал, щупал на этом месте руками, отставив стул, собственным глазам своим не веруя: и вижу, что нет ничего, пустое и гладкое место, вот как моя ладонь-с, а все-таки продолжаю щупать. Подобное малодушие-с всегда повторяется с человеком, когда уж очень хочется отыскать… при значительных и печальных пропажах-с: и видит, что нет ничего, место пустое, а все-таки раз пятнадцать в него заглянет.

–  Да, положим; только как же это однако?.. Я все не понимаю, - бормотал князь, сбитый с толку, - прежде, вы говорили, тут не было, и вы на этом месте искали, а тут вдруг очутилось?

–  А тут вдруг и очутилось-с.

Князь странно посмотрел на Лебедева.

–  А генерал?
– вдруг спросил он.

–  То-есть что же-с, генерал-с?
– не понял опять Лебедев.

–  Ах, боже мой! Я спрашиваю, что сказал генерал, когда вы отыскали под стулом бумажник? Ведь вы же вместе прежде отыскивали.

–  Прежде вместе-с. Но в этот раз я, признаюсь, промолчал-с и предпочел не объявлять ему, что бумажник уже отыскан мною, наедине.

–  По…почему же?.. А деньги целы?

–  Я раскрывал бумажник; все целы, до единого даже рубля-с.

–  Хоть бы мне-то пришли сказать, - задумчиво заметил князь.

–  Побоялся лично обеспокоить, князь, при ваших личных и, может быть, чрезвычайных, так сказать, впечатлениях; а кроме того, я и сам-то-с принял вид, что как бы и не находил ничего. Бумажник развернул, осмотрел, потом закрыл да и опять под стул положил.

–  Да для чего же?

–  Т-так-с; из дальнейшего любопытства-с, - хихикнул вдруг Лебедев, потирая руки.

Так он и теперь там лежит, с третьего дня?

–  О, нет-с; полежал только сутки. Я, видите ли, отчасти хотел, чтоб и генерал отыскал-с. Потому что если я наконец нашел, так почему же и генералу не заметить предмет, так сказать бросающийся в глаза, торчащий из-под стула. Я несколько раз поднимал этот стул и переставлял, так что бумажник уже совсем на виду оказывался, но генерал никак не замечал, и так продолжалось целые сутки. Очень уж он, видно, рассеян теперь, и не разберешь; говорит, рассказывает, смеется, хохочет, а то вдруг ужасно на меня рассердится, не знаю почему-с. Стали мы, наконец, выходить из комнаты, я дверь нарочно отпертою и оставляю; он таки поколебался, хотел что-то сказать, вероятно, за бумажник с такими деньгами испугался, но ужасно вдруг рассердился и ничего не сказал-с; двух шагов по улице не прошли, он меня бросил и ушел в другую сторону. Вечером только в трактире сошлись.

–  Но, наконец, вы все-таки взяли из-под стула бумажник?

–  Нет-с; в ту же ночь он из-под стула пропал-с.

–  Так где же он теперь-то?

–  Да здесь-с, - засмеялся вдруг Лебедев, подымаясь во весь рост со стула и приятно смотря на князя, - очутился вдруг здесь, в поле собственного моего сюртука. Вот, извольте сами посмотреть, ощупайте-с.

Действительно, в левой поле сюртука, прямо спереди, на самом виду, образовался как бы целый мешок, и на ощупь тотчас же можно было угадать, что тут кожаный бумажник, провалившийся туда из прорвавшегося кармана.

–  Вынимал и смотрел-с, все цело-с. Опять опустил, и так со вчерашнего утра и хожу, в поле ношу, по ногам даже бьет.

–  А вы и не примечаете?

–  А я и не примечаю-с, хе-хе! И представьте себе, многоуважаемый князь, - хотя предмет и не достоин такого особенного внимания вашего, всегда-то карманы у меня целехоньки, а тут вдруг в одну ночь такая дыра! Стал высматривать любопытнее, как бы перочинным ножичком кто прорезал; невероятно почти-с.

–  А… генерал?

–  Целый день сердился, и вчера, и сегодня; ужасно недоволен-с; то радостен и вакхичен даже до льстивости, то чувствителен даже до слез, а то вдруг рассердится, да так, что я даже и струшу-с, ей богу-с; я, князь, все-таки человек не военный-с. Вчера в трактире сидим, а у меня как бы невзначай пола выставилась на самый вид, гора горой; косится он, сердится. Прямо в глаза он мне теперь давно уже не глядит-с, разве когда уж очень хмелен или расчувствуется; но вчера раза два так поглядел, что просто мороз по спине прошел. Я, впрочем, завтра намерен бумажник найти, а до завтра еще с ним вечерок погуляю.

–  За что вы так его мучаете?
– вскричал князь.

–  Не мучаю, князь, не мучаю, - с жаром подхватил Лебедев; - я искренно его люблю-с и… уважаю-с; а теперь, вот верьте не верьте, он еще дороже мне стал-с; еще более стал ценить-с!

Лебедев проговорил все это до того серьезно и искренно, что князь пришел даже в негодование.

–  Любите, а так мучаете! Помилуйте, да уж тем одним, что он так на вид положил вам пропажу, под стул да в сюртук, уж этим одним он вам прямо показывает, что не хочет с вами хитрить, а простодушно у вас прощения просит. Слышите: прощения просит! Он на деликатность чувств ваших, стало быть, надеется; стало быть, верит в дружбу вашу к нему. А вы до такого унижения доводите такого… честнейшего человека!