–  А коли так - сто! Сегодня же сто тысяч представлю! Птицын, выручай, руки нагреешь!

–  Ты с ума сошел!
– прошептал вдруг Птицын, быстро подходя к нему и хватая его за руку: - ты пьян, за будочниками пошлют. Где ты находишься?

–  Спьяна врет, - проговорила Настасья Филипповна, как бы поддразнивая его.

–  Так не вру же, будут! К вечеру будут. Птицын, выручай, процентная душа, что хошь бери, доставай к вечеру сто тысяч; докажу, что не постою!
– одушевился вдруг до восторга Рогожин.

–  Но, однако, что же это такое?
– грозно и внезапно воскликнул рассердившийся Ардалион Александрович, приближаясь к Рогожину. Внезапность выходки молчавшего старика придала ей много комизма. Послышался смех.

–  Это еще откуда?
– засмеялся Рогожин: - пойдем, старик, пьян будешь!

–  Это уж подло!
– крикнул Коля, совсем плача от стыда и досады.

–  Да неужели же ни одного между вами не найдется, чтоб эту бесстыжую отсюда вывести!
– вскрикнули вдруг, вся трепеща от гнева, Варя.

–  Это меня-то бесстыжею называют!
– с пренебрежительною веселостью отпарировала Настасья Филипповна: - а я-то как дура приехала их к себе на вечер звать! Вот как ваша сестрица меня третирует, Гаврила Ардалионович!

Несколько времени Ганя стоял как молнией пораженный при выходке сестры; но увидя, что Настасья Филипповна этот раз действительно уходит, как исступленный бросился на Варю и в бешенстве схватил ее за руку:

–  Что ты сделала?
– вскричал он, глядя на нее, как бы желая испепелить ее на этом же месте. Он решительно потерялся и плохо соображал.

–  Что сделала? Куда ты меня тащишь? Уж не прощения ли просить у ней, за то, что она твою мать оскорбила и твой дом срамить приехала, низкий ты человек?
– крикнула опять Варя, торжествуя и с вызовом смотря на брата.

Несколько мгновений они простояли так друг против друга, лицом к лицу. Ганя все еще держал ее руку в своей руке. Варя дернула раз, другой, изо всей силы, но не выдержала и вдруг, вне себя, плюнула брату в лицо.

–  Вот так девушка!
– крикнула Настасья Филипповна.
– Браво, Птицын, я вас поздравляю!

У Гани в глазах помутилось, и он, совсем забывшись, изо всей силы замахнулся на сестру. Удар пришелся бы ей непременно в лицо. Но вдруг другая рука остановила на лету Ганину руку.

Между ним и сестрой стоял князь.

–  Полноте, довольно!
– проговорил он настойчиво, но тоже весь дрожа, как от чрезвычайно сильного потрясения.

–  Да вечно, что ли, ты мне дорогу переступать будешь!
– заревел Ганя, бросив руку Вари, и освободившеюся рукой, в последней степени бешенства, со всего размаха дал князю пощечину.

–  Ах!
– всплеснул руками Коля: - ах, боже мой! Раздались восклицания со всех сторон. Князь побледнел. Странным и укоряющим взглядом поглядел он Гане прямо в глаза; губы его дрожали и силились что-то проговорить; какая-то странная и совершенно неподходящая улыбка кривила их.

–  Ну, это пусть мне… а ее… все-таки не дам!..
– тихо проговорил он наконец, но вдруг не выдержал, бросил Ганю, закрыл руками лицо, отошел в угол, стал лицом к стене и прерывающимся голосом проговорил:

–  О, как вы будете стыдиться своего поступка!

Ганя, действительно, стоял как уничтоженный. Коля бросился обнимать и целовать князя; за ним затеснились Рогожин, Варя, Птицын, Нина Александровна, все, даже старик Ардалион Александрович.

–  Ничего, ничего!
– бормотал князь на все стороны, стою же неподходящею улыбкой.

–  И будет каяться!
– закричал Рогожин: - будешь стыдиться, Ганька, что такую… овцу (он не мог приискать другого слова) оскорбил! Князь, душа ты моя, брось их; плюнь им, поедем! Узнаешь, как любит Рогожин!

Настасья Филипповна была тоже очень поражена и поступком Гани, и ответом князя. Обыкновенно бледное и задумчивое лицо ее, так все время не гармонировавшее с давешним как бы напускным ее смехом, было очевидно взволновано теперь новым чувством; и однако все-таки ей как будто не хотелось его выказывать, и насмешка словно усиливалась остаться в лице ее.

–  Право, где-то я видела его лицо!
– проговорила она вдруг уже серьезно, внезапно вспомнив опять давешний свой вопрос.

–  А вам и не стыдно! Разве вы такая, какою теперь представлялись. Да может ли это быть!
– вскрикнул вдруг князь с глубоким сердечным укором.