Шрифт:
Через минуту отправился и Дарзан, условившись с князем непременно встретиться завтра в каком-то уже намеченном у них месте — в игорном доме разумеется. Выходя, он крикнул что-то Стебелькову и слегка поклонился и мне. Чуть он вышел, Стебельков вскочил с места и стал среди комнаты, подняв палец кверху:
– Этот барчонок следующую штучку на прошлой неделе отколол: дал вексель, а бланк надписал фальшивый на Аверьянова. Векселек-то в этом виде и существует, только это не принято! Уголовное. Восемь тысяч.
– И наверно этот вексель у вас? — зверски взглянул я на него.
– У меня банк-с, у меня mont de piete, 50 a не вексель. Слыхали, что такое mont de piete в Париже? хлеб и благодеяние бедным; У меня mont de piete…
Князь грубо и злобно остановил его:
– Вы чего тут? Зачем вы сидели?
– А! — быстро закивал глазами Стебельков, — а то? Разве не то?
– Нет-нет-нет, не то, — закричал и топнул князь, — я сказал!
– А ну, если так… так и так. Только это — не так…
50
в одно прекрасное утро (франц.)
Он круто повернулся и, наклоня голову и выгнув спину, вдруг вышел. Князь прокричал ему вслед уже в дверях:
– Знайте, сударь, что я вас нисколько не боюсь!
Он был очень раздражен, хотел было сесть, но, взглянув на меня, не сел. Взгляд его как будто и мне тоже проговорил: «Ты тоже зачем торчишь?»
– Я, князь, — начал было я…
– Мне, право, некогда, Аркадий Макарович, я сейчас еду.
– Одну минутку, князь, мне очень важное; и, во-первых, возьмите назад ваши триста.
– Это еще что такое?
Он ходил, но приостановился.
– То такое, что после всего, что было… и то, что вы говорили про Версилова, что он бесчестен, и, наконец, ваш тон во все остальное время… Одним словом, я никак не могу принять.
– Вы, однако же, принимали целый месяц. Он вдруг сел на стул. Я стоял у стола и одной рукой трепал книгу Белинского, а в другой держал шляпу.
– Были другие чувства, князь… И наконец, я бы никогда не довел до известной цифры… Эта игра… Одним словом, я не могу!
– Вы просто ничем не ознаменовали себя, а потому и беситесь; я бы попросил вас оставить эту книгу в покое.
– Что это значит: «не ознаменовали себя»? И наконец, вы при ваших гостях почти сравняли меня с Стебельковым. — А, вот разгадка! — едко осклабился он. — К тому же вы сконфузились, что Дарзан вас назвал князем.
Он злобно засмеялся. Я вспыхнул:
– Я даже не понимаю… ваше княжество я не возьму и даром…
– Я знаю ваш характер. Как смешно вы крикнули в защиту Ахмаковой… Оставьте книгу!
– Что это значит? — вскричал я тоже.
– О-ставь-те книгу! — завопил он вдруг, свирепо выпрямившись в кресле, точно готовый броситься.
– Это уж сверх всяких границ, — проговорил я и быстро о вышел из комнаты. Но я еще не прошел до конца залы, как он крикнул мне из дверей кабинета:
– Аркадий Макарович, воротитесь! Во-ро-ти-тесь! Во-ро-титесь сейчас!
Я не слушал и шел. Он быстрыми шагами догнал меня, схватил за руку и потащил в кабинет. Я не сопротивлялся!
– Возьмите! — говорил он, бледный от волнения, подавая брошенные мной триста рублей. — Возьмите непременно… иначе мы… непременно!
– Князь, как могу я взять?
– Ну, я у вас прошу прощенья, хотите? Ну, простите меня!..
– Князь, я вас всегда любил, и если вы меня тоже…
– Я — тоже; возьмите…
Я взял. Губы его дрожали.
– Я понимаю, князь, что вы взбешены этим мерзавцем… но я не иначе, князь, возьму, как если мы поцелуемся, как в прежних размолвках…
Говоря это, я тоже дрожал.
– Ну вот нежности, — пробормотал князь, смущенно улыбаясь, но нагнулся и поцеловал меня. Я вздрогнул: в лице его в миг поцелуя я решительно прочел отвращение.
– По крайней мере деньги-то вам принес?..
– Э, все равно.
– Я для вас же…
– Принес, принес.
– Князь, мы были друзьями… и, наконец, Версилов…
– Ну да, да, хорошо!
– И, наконец, я, право, не знаю окончательно, эти триста… Я держал их в руках.
– Берите, бе-ри-те! — усмехнулся он опять, но в улыбке его было что-то очень недоброе. Я взял.
Глава третья
Я взял потому, что любил его. Кто не поверит, тому я отвечу, что в ту минуту по крайней мере, когда я брал у него эти деньги, я был твердо уверен, что если захочу, то слишком могу достать и из другого источника. А потому, стало быть, взял не из крайности, а из деликатности, чтоб только его не обидеть. Увы, я так тогда рассуждал! Но все-таки мне было очень тяжело выходя от него: я видел необычайную перемену ко мне в это утро; такого тона никогда еще не было; а против Версилова это был уж решительный бунт. Стебельков, конечно, чем-нибудь досадил ему очень давеча, но он начал еще и до Стебельков. Повторю еще раз: перемену против первоначального можно было заметить и во все последние дни, но не так, не до такой степени — вот что главное.