Упомянутая рукописная газета потому говорит о Пинероле как исходном пункте путешествия на Святую Маргариту, что, по всей вероятности, у ее авторов был дефицит информации или, скорее всего, потому, что Сен-Мар, когда его спрашивали, не счел нужным упомянуть о своем пребывании в Эгзиле.

Этот текст и дает тот «пустячок», которого недоставало в 1952 году Жоржу Монгредьену, чтобы сделать окончательный выбор из двух вероятных кандидатур. Заключенным в маске был узник Эгзиля Эсташ Данже, перевезенный в 1687 году на остров Святой Маргариты, а не Маттиоли, который прибыл туда лишь спустя семь лет.

Однако была еще одна, последняя, попытка спасти версию о Маттиоли, предпринятая Станисласом Брюньоном. Я уже не раз упоминал этого блестящего исследователя, с величайшей тщательностью проработавшего фонды парижских архивов, относящиеся к эпохе Старого режима. Он выдвинул свою теорию, представленную им на Каннском конгрессе 1987 года. [156] По его мнению, было двое заключенных в маске: один из них, Эсташ Данже, прибыл на остров Святой Маргариты в 1687 году с железной маской на лице, но в 1693 году умер; второй — Маттиоли, который и был человеком, привезенным в Бастилию под черной бархатной маской, которого, вполне естественно, и похоронили под его собственной фамилией «Маршиоли». [157] Прибегнув к весьма изощренному методу доказательства, автор, много лет занимавшийся изучением бухгалтерской отчетности тюрем, цитирует распоряжение от 18 января 1694 года о возмещении расходов за 1693 год в размере 4798 ливров. За вычетом суммы, отводившейся на содержание четверых протестантских священников, находившихся в то время на острове Святой Маргариты (3600 ливров), он получил 1198 ливров, которые, по его мнению, были потрачены на обеспечение еще одного заключенного — Эсташа Данже. Однако, учитывая, что расходы на его содержание исчислялись из расчета 5 ливров и 10 солей в день, видно, что они прекратились еще до истечения года. Из этого следует, что заключенный в июле или августе умер.

Этот расчет не принимает во внимание двух фактов, которые, будучи на первый взгляд второстепенными, в данном случае имеют важное значение: во-первых, расходы на содержание Эсташа Данже никогда в предшествующие годы не проводились по одной ведомости с расходами на протестантских пасторов, проходивших по ведомству секретариата королевского двора, а не государственного секретариата военных дел. При Старом режиме отсутствовала бюджетная унификация (взаимозаменяемость расходных фондов появилась лишь в годы революции), кассы были автономны, что исключало возможность равномерного распределения. Как я уже говорил, расходы на содержание Данже, равно как и на содержание Ла Ривьера в Эгзиле, а еще раньше Фуке в Пинероле, покрывались за счет бюджетных фондов роты вольных стрелков Сен-Мара. Это была весьма своеобразная система учета, регулировавшаяся государственным секретариатом военных дел. Второе обстоятельство, не учтенное Брюньоном, состоит в том, что каждый год правительство добавляло к обычной сумме покрытия расходов на содержание заключенных дополнительную сумму, покрывавшую различные расходы (визит врача, приобретение лекарств и т. п.), в размере от 900 до 1200 ливров. Логично было бы предположить, что так было и в 1693 году. Во всяком случае, вышеупомянутая сумма в 1198 ливров соответствует размеру выплаты на дополнительные расходы.

Следует согласиться, что тюремная бухгалтерия, весьма сложная, в конечном счете доказывает, что скорее всего Данже, а не Маттиоли закончил свои дни в Бастилии. Действительно, у нас имеются несколько распоряжений о возмещении расходов на содержание на острове Святой Маргариты роты вольных стрелков, которые предусматривают обеспечение заключенного, прибывшего из Эгзиля. (Это распоряжения за март-апрель, май-июнь, июль-август, сентябрь-октябрь 1695 года, а также за сентябрь-октябрь 1697 года. Это была та же самая система и та же самая расчетная шкала, что и всегда: 165 ливров на месяц, 5 ливров 10 солей в день — «на пропитание заключенного, находящегося под нашей охраной»).

Выплаты на содержание заключенных осуществлялись раз в два месяца, как это делалось и в отношении сидевших в нижней башне. Единственное отличие от распоряжений, касавшихся Эгзиля, состоит в том, что там оставался лишь один заключенный, содержавшийся по тому же самому ежедневному тарифу (5 ливров 10 солей), значительно более высокому, чем у протестантских священников (2 ливра 10 солей на человека) и трех других государственных заключенных (Эрс, Ле Бретон и Руссо, на каждого из которых выделялось по 5 ливров), но более низкому, чем ординарный тариф в Бастилии, составлявший 8 ливров в день. [158] Совокупность всех этих данных позволяет нам с уверенностью утверждать, что именно Эсташ Данже был и человеком в железной маске 1687 года, и человеком в черной бархатной маске 1698 года.

Слава Богу, можно сказать, загадка решена. Аргументация убедительна. Наконец-то раскрыто имя сего таинственного незнакомца! И все же жажда познания не утолена — кем же был этот Эсташ Данже? Был ли это псевдоним? Что столь важное сотворил он, чтобы заслужить такое длительное и трагическое тюремное заключение? Шутка ли сказать—тридцать четыре года, с 1669 по 1703 год! И к чему эти маски, одна железная, а другая из черного бархата? Чье лицо должны были они скрывать? Загадка хотя и решена, но все начинается сначала! Нам предстоит отправиться на поиски человека во мраке Истории…

В пятницу 19 июля 1669 года маркиз де Лувуа информировал мсье де Сен-Мара о скором прибытии в Пинероль нового заключенного, второго после Фуке, и о том, что для него должны быть созданы исключительно суровые условия содержания:

«Король приказал мне препроводить в Пинероль некоего Эсташа Данже, в отношении содержания которого исключительно важно обеспечить такую степень надежности, чтобы он не сумел каким бы то ни было образом, письменно или устно, что-либо сообщить о себе.

Я заранее извещаю вас об этом, чтобы вы смогли подготовить для него надежную камеру, такую, окна которой не выходили бы на людные места и которая имела бы двойные двери, чтобы стражники не могли ничего слышать из нее. Вам надлежит лично носить раз в день пищу этому негодяю и требовать от него, чтобы он под страхом смерти не смел раскрывать рта, кроме как для просьб о самом необходимом.

Я отдал распоряжение господину Пупару незамедлительно сделать все по вашему заказу, в частности, мебель, необходимую для жизни этого негодяя, помня о том, что это всего лишь слуга, поэтому без каких-либо излишеств; я велю возместить вам все расходы на мебель и питание для него». [159]