2-й полицейский полк «Лиепая» был так же сформирован из полицейских батальонов (22, 25, 313, 316-й). В конце февраля 1944 г. он вел боевые действия против партизан у р. Даугавы. Летом 1944 г. полк был придан группе Еккельна, а позднее вошел в подчинение 22-й пехотной дивизии. После тяжелых потерь, понесенных в боях против Красной Армии полк был расформирован, а остатки личного состава были переданы в полк «Рига».

3-й полицейский полк был создан из 317, 318, 321-го полицейских батальонов. Позднее часть была придана кампфгруппе Еккельна и принимала участие в боях против советских частей под Даугавпилсом. Позднее полк был расформирован, а его личный состав так же передан на усиление полка «Рига».

В феврале-марте 1944 г. командующий полицейскими силами отдал приказ о формировании упоминавшихся нами ранее двух полицейских полков. 2-й полицейский полк составили 22, 24 и 316-й латвийские батальоны, 3-й полицейский полк включал в себя кадры 317, 318 и 321-го батальонов. Также был создан пограничный полк (Grenschutz Regiment) шестибатальонного состава.

Летом 1944 г. эти полки были приданы кампфгруппе Еккельна, действовавшей против партизан и Красной Армии в районе бывшей советско-латвийской границы. Понеся большие потери в боях, они были выведены в августе на территорию Латвии и расформированы. 16 сентября началось формирование 2-го латвийского полицейского полка «Курземе». В октябре того же года личный состав полка был вывезен по морю в Данциг, а оттуда в Торунь, где был расформирован, а его личный состав передан на пополнение 15-й латвийской дивизии СС. Согласно другому источнику, плохо оснащенные и еще хуже подготовленные полки после тяжелейших боев под Дюнабургом и Островом были расформированы, позднее их собрали в составе кампфгруппы Еккельна, но позднее передали в различные дивизии: 81, 87, 132, 215-ю пехотные и в 388-ю полевую учебную дивизии. После расформирования уцелевших солдат собрали в составе 106-го полка СС, вошедшего в состав латвийской 19-й дивизии войск СС.

Большинство этих полицейских формирований впоследствии самостоятельно обороняли территорию Латвии от наступавших советских войск либо были включены в состав войск СС.

К лету 1944 г. общая численность латвийских полицейских, пограничных, вспомогательных, строительных частей и СД составляла 54 504 чел. Еще 32 418 человек служили в рядах СС, 628 — в авиационном легионе, 10 584 — в РАД и организации Тодта, 12 159 — в немецких частях в качестве «хиви».

В 1956 г. эмигрантский военно-исторический журнал «Часовой» опубликовал статью бывшего офицера по особым поручениям штаба РОА поручика В. Балтиньша (латыша по национальности) под названием «Не смею молчать». Рассказ этот о действиях латышей в Белоруссии (Витебская область):

«В 1943 г. началась постепенная мобилизация латышей для пополнения значительно поредевших добровольных латышских частей. Главой латвийского «Эсэс» немцами был поставлен генерал Бангерскис.

В конце 1943 г. я был командирован одним латвийским учреждением в Россию — в бывшую Витебскую губернию. Многое видел я сам, многое узнал со слов жителей деревень Князево (Красное), Барсуки Розалино и др. Когда немецкие части, занимавшие эти деревни и вполне терпимо относившиеся к населению, ушли, им на смену пришли части латвийского «Эсэс». И сразу начался страшный беспричинный террор. Жители были вынуждены по ночам разбегаться по лесам и скрываться в них, как дикие звери.

В 1944 г. я приехал в деревню Морочково. Вся она была сожжена. В погребах хат расположились латышские эсэсовцы. В день моего приезда их должна была сменить вновь прибывшая немецкая часть, но мне все-таки удалось поговорить по-латышски с несколькими эсэсовцами. Я спросил у одного из них: «Почему вокруг деревни лежат непогребенные трупы женщин, стариков и детей — сотни трупов, а также убитые лошади?» Сильный трупный запах носился в воздухе. Ответ был таков: «Мы убили их, чтобы уничтожить как можно больше русских». После этого он подвел меня к сгоревшей хате. Там лежало также несколько обгорелых тел, полузасыпанных соломой и пеплом. «А этих, — сказал он, — мы сожгли живьем…»

Когда эта латышская часть уходила, она взяла с собой в качестве наложниц несколько русских женщин. Последним вменялось в обязанности также стирать белье солдатам, топить бани, чистить помещения и т. п. После ухода этой части я с помощью нескольких человек разрыл солому и пепел в сгоревшей хате и извлек оттуда полуобгорелые трупы. Их было 7, все были женскими, и у всех к ноге была привязана проволока, прибитая другим концом к косяку двери. Сколько же мук перенесли несчастные, прежде чем они умерли!

Мы сняли проволоку с окоченевших обгорелых ног, вырыли семь могил и похоронили несчастных, прочитав «Отче Наш» и пропев «Вечную память». Немецкий лейтенант пошел нам навстречу. Он достал гвозди, доски, отрядил в помощь нам несколько солдат, и мы, соорудив семь православных крестов, водрузили их над могилами, написав на каждом: «Неизвестная русская женщина, заживо сожженная врагами русского народа — латвийскими эсэсовцами».

На следующий день мы перешли маленькую речку и нашли вблизи нее несколько уцелевших деревянных хат и жителей. При виде нас последние испугались, но нам удалось быстро успокоить их. Мы показали им семь свежих крестов и рассказали о том, что видели и сделали. Крестьяне горько рыдали и рассказывали о том, что им пришлось пережить за время пребывания здесь латышских эсэсовцев.

В мае месяце в районе деревни Кобыньники в одной из ложбин я видел около трех тысяч тел расстрелянных крестьян, преимущественно женщин и детей. Уцелевшие жители рассказывали, что расстрелами занимались люди, говорившие по-русски, носившие черепа на фуражках и красно-бело-красные флажки на левом рукаве — латышские эсэсовцы.

Не помню название деревни, в которой внимание мое привлекла туча мух, кружившаяся над деревянной бочкой. Заглянув в бочку, я увидел в ней отрезанные мужские головы. Некоторые были с усами и бородами. Вокруг деревни мы нашли немало трупов расстрелянных крестьянок. После разговора с уцелевшими жителями у нас не осталось сомнений в том, что и здесь также оперировали латышские эсэсовцы, показавшие свое «мужество и неустрашимость» в расправах над беззащитным населением. Все остальное, творимое ими, кажется ничтожным по сравнению с той страшной бочкой и заживо сожженными в хате женщинами.