— Правда, Хаос прекрасен! — воскликнула мама.

— А почему, интересно, в Москве ты говоришь совсем другое? — спросил я. — Почему у тебя у самой всё наоборот?

— Не понимаю! — удивилась мама.

— В Москве ты говоришь: «Алёша! Мне жить не хочется, когда я прихожу с работы и вижу, что дома — хаос!» — сказал я, и мама, смутившись, задумалась.

— Сравнил! — немного погодя сказала она. — Одно дело — хаос в природе, а другое — дома. И потом, у тебя есть голова на плечах, и ты должен подумать, перед тем как перевернуть весь дом вверх ногами. А природа неразумна. Поэт Некрасов сказал, что в ней вообще безобразия не бывает!

— Вот и я не хочу быть разумным! — сказал я.

— Но почему?

— Если я стану неразумным, как природа, то во мне тоже не будет никакого безобразия.

Мама на секунду закрыла глаза и покачнулась, как будто у неё закружилась от моих слов голова. Я поддержал её, заверил, что хочу быть неразумным понарошку, и спросил:

— А разве вулканы и землетрясения в природе — не безобразие? А саранча? А тайфуны?

— Безобразие! — согласилась мама. — Но природа делает их не назло людям, просто она не может иначе. А мы, люди, делаем всякие безобразия, хотя можем не делать их. Посмотри вокруг! Нет камня, на котором бы не были намалёваны разные имена и фамилии!

Я пригляделся к Хаосу. На камнях краснели, голубели, зеленели и оранжевели сделанные масляной краской подписи:

— Я и то без ошибок постарался бы написать! — сказал я, и мне вдруг самому захотелось сделать надпись на камне голубыми буквами:

И только я это хотел сделать, как вдруг вспомнил тот день, когда Федя покупал в хозяйственном магазине масляную краску с кисточкой и ещё отказался ответить продавцу, что он собирается красить…

«Вот это да! Неужели он купил масляную краску для… этого?» — подумал я.

После карабканья по Хаосу мы спустились к прудам. Их было два. В одном плавали неподвижные, словно ветром стронутые с места чёрные лебеди с красными клювами. А в другом — два белых лебедя. Дети и взрослые кидали им куски булок и баранок, но лебеди, наверно, были сыты и поглядывали на размокшее в воде лакомство свысока. И странно было, что булки и баранки постепенно куда-то пропадали на наших глазах.

— Это рыбки, — объяснила мама.

Я пригляделся к зеленоватой воде и увидел золотых рыбок. Они пикировали вверх, склёвывали лебединую пищу и медленно опускались на дно. Внезапно они бросились врассыпную, и я увидел медленно плывущую длинную тень.

— Это осётр, — объяснила мама, а Кыш, поглядев в воду, залаял.

Я разглядел острый, загнутый нос и щитовидные пластинки на голове, спине и боках. Осётр был похож на подводную лодку. Он что-то выискивал на дне, а на поверхность ни разу не поднимался. По берегу, любуясь им, ходила толпа отдыхающих, и мы тоже. Потому что уж очень он был красив!

И когда осётр долго отдыхал на одном месте, я услышал голоса двух бородатых, с волосами до самых плеч парней, стоявших рядом. На шеях у них болтались клешни крабов.

— На вертеле он будет в большом порядке! — негромко сказал один из них. — Вертел возьмём в шашлычной.

— Голову, хвост и брюшко заделаем в ухе, — сказал второй.

— Девочки оближут пальчики!

— Возьмём на прокат подводное ружьё! Понял?

— Старик, ты гений. Миллион лет назад ты был бы вождём нашего племени! Ура!

— Нет, ружьё не годится. Темно. Придумаем что-нибудь другое. Сегодня в два ноль-ноль.

— А вдруг… нас засекут?

— Что? Вздрогнул?

— Но ведь возможен такой вариант?

— Тому, кто на нас рыпнется, я не завидую, — зловеще сказал тот, которого звали «Стариком». — Это дело будет нашей лебединой песней! Успокойся, Жека!

— А лебедей едят? — спросил Жека.

— Можно попробовать. Ну, пошли! До встречи, рыбка! — «Старик» помахал рукой проплывшему мимо осетру.

Я отошёл к маме, читавшей на скаймеечке книгу, присмотрелся к любовавшимся осетром и золотыми рыбками людям и подумал: «Ну нет уж! Вы у меня не оближете пальчики! Я спасу чудесную рыбу, а заодно и лебедей! Не бойся, осётр!»

Про Веру я чуть не забыл, и когда спросил у мамы, который час, было уже четверть второго.

Отпустит она меня или не отпустит подежурить за Веру, я не знал, и поэтому схитрил:

— Пойдём переоденемся. Вышло солнце, и я запарился.