Четверг — ассорти из овощей (красная капуста, белая капуста, картошка, красная капуста, белая капуста…).

Пятница — моллюски в винном соусе (это «особое блюдо», которое расхватывают мгновенно, так что обычно приходится довольствоваться картофельными котлетами с соусом).

Суббота — что-либо из вышеперечисленного.

Воскресенье — что-либо еще из перечисленного.

Десерт всю неделю один и тот же: ванильный пудинг с малиновой подливкой.

Нынче среда, и особого выбора нет, приходится брать пирожки с каменной рыбой, которая на вкус совершенно такая же, как на слух. Марика уныло жует пирожки, запивая их эрзац-кофе, как вдруг кто-то кладет ей руку на плечо. Гундель!

— Фрейлейн Вяземски, вас ждет машина для поездки в управление гражданской авиации.

— Иду. Бегу.

Она не идет и не бежит — она ковыляет на подгибающихся ногах. Сердце точно сейчас выскочит из груди, и в глазах темно. Как бы не хлопнуться в обморок на пороге сбывающихся девичьих мечтаний! Да она что, влюблена в Хорстера, что ли? А как же Бальдр?

Это имя пролетает мимо сознания, не затронув его.

Марика садится в машину. Шофер фон Трота косится на нее, но ничего не говорит. Она тоже помалкивает. Только уже на подъезде к управлению спохватывается, что Трот не передал ей никаких документов для Хорстера. Господи, даже никакого приличного предлога у нее нет!

А впрочем, разве она едет на свидание? Трот зачем-то придал этому эпизоду именно характер интрижки. Для маскировки, конечно. Но она-то, Марика, отлично знает, что ее влечет сюда исключительно забота о жизни и безопасности брата, Алекса и самого Хорстера, наконец!

И ей даже почти удается убедить себя в этом.

На высоком крыльце управления она видит знакомую фигуру в сером плаще, расстегнутом по случаю теплой погоды. И шляпы на Хорстере нет. У него легкие русые волосы, красивая линия головы, высокий лоб. Глаза… его глаза смутили ее еще там, в бомбоубежище.

Может быть, фон Трот на самом деле правильно сделал, что не дал ей никаких дурацких документов? Ну зачем нужен предлог, если этот мужчина так смотрит на тебя, а ты вся дрожишь и выходишь из машины на неверных ногах…

Хорстер еще не подошел к ней, а машина фон Трота уже развернулась и уехала.

— Добрый день, Марика, — как ни в чем не бывало говорит Хорстер. — Пройдемся немного, хорошо? У нас в кабинете слишком много народу, на улице говорить спокойней. Я надеюсь, ваша поездка в Париж прошла удачно?

Марика вскидывает на него глаза. И молчит.

— Пойдемте, пойдемте, — кивает он, беря ее под руку и ведя по красивой, зеленой, совсем не тронутой бомбежками улице. — Не удивляйтесь, что я в курсе ваших дел. Я получил срочное сообщение от… вашего родственника, который теперь проживает… неподалеку от Дрездена, о том, что…

Марика останавливается.

— Только давайте без изумленных восклицаний, — насмешливо говорит Хорстер. — Родственник намекал вам, что у него есть определенные связи в Берлине, верно? Ну вот он и привел их в действие. Чтобы вы могли поехать в Париж и уточнить там некоторые детали, я попросил одного господина, который был почетным гостем на моей свадьбе, чтобы он устроил отпуск Бальдру фон Саксу. А фон Трота, который, как вы уже знаете, является моим близким другом, я попросил отпустить вас тоже.

У Марики подгибаются ноги. На сей раз девичий трепет, сердечные волнения и все такое тут совершенно ни при чем. Она забыла, она совершенно забыла о рассказе Бальдра, что отец жены Хорстера дружен с самим министром авиации Германом Герингом! Теперь понятно, почему Хорстер работает на таком тепленьком местечке, как группа заграничной прессы! Правда, непонятно, как с этим уживается его странный интерес к оккультным наукам, о котором говорил Торнберг. Но уж для антифашистов, к которым он, по ее выводам, принадлежит, его место работы — просто клад. И зря, значит, Марика подозревала в нем не то эсэсовца, не то гестаповца. Серый плащ Хорстера — не более чем серый плащ, и больше ничего. И нет никаких оснований не верить ему. При его связях он не то что отпуск Бальдру мог устроить, он… он…

А просьбу Алекса (намек на родственника, живущего близ Дрездена, более чем прозрачен!) ему, конечно, передал Пауль. Значит, осведомитель Торнберга (и кого еще?!) знает, что на линии Париж — Берлин действует еще одна «боевая единица» резистантов — Марика Вяземская? И Бальдр тоже в эту команду зачислен? Боже ты мой, Ники, Ники, сколько проблем из-за твоего легкомыслия у людей, которые ни сном ни духом не ведают, что, возможно, уже занесены властями в списки бунтовщиков и преступников!

— Итак, как прошла поездка в Париж? — повторяет вопрос Хорстер. — Удалось вам выяснить причину осведомленности Торнберга о… контейнере, присланном вам Ники?

— О каком контейнере? — испуганно спрашивает Марика.

— О зеленом, — мрачно поясняет Хорстер, — появление которого в вашем гардеробе предсказал профессор. Помните, в метро…

— Да, конечно, — кивает Марика. До нее наконец-то доходит, что речь идет о шляпке. — Понимаете, герр Хорстер…

— Рудгер, — перебивает тот. — Называйте меня просто Рудгер, очень вас прошу.

Марика неуверенно кивает. Ох, вряд ли она осмелится!

— Ники, то есть мой брат, Николас Вяземски, сказал мне, что профессор и мой дядя случайно столкнулись с ним, когда он входил в мастерскую модистки, которая шила эту шляпку. И профессор просто узнал о том, что она будет послана мне, однако он не был посвящен ни в… фасон ее, ни… в какие-либо другие подробности. Странно, что вам не сообщил об этом Пауль, который как раз в то время был в Берлине и который все отлично знал.