— И на другой день вы в музее вообще не были?

— Вышла неувязка с одной корректурой, и я всю пятницу просидела над ней. Можете проверить. В редакции не забыли, какая паника поднялась.

— Мы уже проверили.

— И слава Богу.

— Где все были в тот день. — Он приподнялся, сел и посмотрел над травой в сторону Найгейт-Хилла. — Если вы ни при чем, то почему вы умолчали?

— По чисто личным причинам.

— Могу я о них спросить?

— Просто из-за Питера. Уже некоторое время у нас не налаживается, а разлаживается. Еще до всего этого. И в Тетбери мы не поехали на тот уик-энд, потому что я отказалась. — Она подняла глаза на сержанта, словно проверяя, достаточно ли сказанного, потом снова посмотрела на колени. — Я почувствовала, что он ездит со мной туда только по одной причине: чтобы ставить меня в положение, как вы только что сказали… будущей невестки? Использовать то, что он притворялся, будто ненавидит, чтобы заполучить меня. Мне это не понравилось. Только и всего.

— Тем не менее вы все-таки хотели оградить его?

— Он слишком уж запутался в своем отношении к отцу. И еще я подумала… ну, понимаете, что любое мое объяснение может показаться подозрительным. Ну и миссис Филдинг. То есть я знаю, что совершенно ни при чем, но боялась, что никто не поверит. И не думала и все еще не думаю, что это хоть что-то доказывает.

— Если он действительно намеревался увидеться с нами, то для чего?

Она переменила позу и села боком к нему, обхватив колени.

— Сперва я подумала, что из-за моей работы в издательстве. Но ведь я никто. И он это знал.

— Вы полагаете, какая-то книга? Исповедь?

Она покачала головой.

— Непохоже.

— Вам бы следовало сказать нам.

— Тот, кто говорил со мной, не объяснил, чего он хочет. В отличие от вас.

— Спасибо. И вы все еще жульничаете.

— Каюсь.

Голова склонилась. Он выдавил улыбку на свои губы.

— Чувство, что он хотел вам что-то сказать, оно возникло из этого или раньше из чего-то еще?

— Есть еще одно, совсем уж мелочь. В июне в Тетбери. Он новел меня показать какие-то новые стойла. Но это был только предлог. Так сказать, похлопать меня по спине. Понимаете? Он сказал что-то о том, как он рад, что у Питера со мной серьезно. Потом, что ему требуется кто- то с чувством юмора. А потом он сказал: «Как и всем нам, животным от политики». — Она выговаривала каждое слово медленно, точно фиксируя его. — Я абсолютно уверена. Именно эти слова. Затем что-то про то, как иногда забываешь, что жизнь можно видеть и по-другому. Вот и все, но он как бы давал мне понять, что понимает, что он не само совершенство. Что он понимает, что Тетбери для меня чужое. Что он не презирает мое свое, как я могла бы подумать. — Она добавила: — Я говорю о мимолетных, очень неясных впечатлениях. И в ретроспекции. Возможно, они ничего не значат.

— Питер, очевидно, ничего про музей не знал.

— Не пришлось к слову. И к счастью. Он как будто всегда предпочитал делать вид, что я живу не на свой заработок.

Он заметил прошедшее время глагола.

— И он бы вам не поверил… если бы услышал?

— А вы верите?

— Иначе вас бы сейчас здесь не было. И вы бы мне не рассказывали.

— Да, пожалуй.

Он снова откинулся на локоть, прикидывая, как далеко можно зайти с личным любопытством под маской служебных обязанностей.

— Он, видимо, страшно запутался в себе, Питер.

— В сущности, как раз наоборот. Полная разделенность. Как нефть и вода. Два разных человека.

— И то же могло быть с его отцом?

— С той разницей, что у Питера все обнажено. Он не способен это прятать. — Она говорила, наклонив голову, слегка покачиваясь и все еще обнимая колени. — Вы знаете, некоторые люди… вся жизнь в соблюдении этикета: лакеи, прислуживающие за столом и все прочее. Противно, конечно, но это хотя бы естественно для них. — Она пожала плечами. — Мать Питера искренне верит в обязанности светской хозяйки дома. Выйти из-за стола, оставить джентльменов их портвейну и сигарам. — Она опять взглянула на него искоса. — Но его отец. Он же так очевидно не был дураком. Каких бы политических взглядов ни придерживался.

— Он видел все насквозь?

— Но что-то в нем благоразумно это прятало. То есть он не выставлял напоказ. Не извинялся, как некоторые. Если исключить то, что он тогда сказал мне. Просто что-то чуть-чуть не сочетается. Не могу объяснить. Все это так неопределенно. Даже не знаю, почему, собственно, вообще рассказываю вам.

— Вероятно, потому что знаете, как я разрываюсь между желанием арестовать вас за преступное содействие в сокрытии улик и предложить вам выпить чаю в Кенвуде.

Она улыбнулась, посмотрела на свои колени, помолчала три-четыре секунды.

— Вы всегда были полицейским?

Он объяснил ей, кто его отец.

— И вам нравится?

— Быть прокаженным в глазах большей части вашего поколения?

— Нет, серьезно.

Он пожал плечами.

— Только не это расследование. Уже никто не хочет, чтобы оно дало результаты. Не будите спящую собаку и все такое прочее. Говоря между нами.

— Как, наверное, мерзко.

Он улыбнулся.

— Во всяком случае, до нынешнего дня. — И быстро добавил: — Это не заигрывание. Просто вы, пожалуй, первая из тех, с кем я говорил, для кого в случившемся есть хоть какой-то смысл.