Женщина была высокая и тонкая. Она скорчилась на земле подле него посреди разбросанных инструментов. Лицо ее было полно такого стыда, потери и ярости, что Сцилле было неспокойно на него смотреть. Женщина отвернулась и от мужчины, и от работы, которую они вместе начали.

А то, что они делали, — это были двое обнявшихся людей. Хотя они были вылеплены грубо и неполно, Сцилла увидела, что у мужчины было лицо Марши. А держал он ту женщину, которая сидела на земле.

Она нахмурилась, вместе с незнакомыми эмоциями, вызванными скульптурой, поднялось беспокойство. Что-то в этой глиняной вещи притягивало ее, и это же что-то отталкивало. Она порождала какую-то подспудную тоску, которой Сцилла не могла бы определить. Невольно возник вопрос: что ее пленник делает в этой скульптуре и почему ее прячет? Она позвала его по имени, повернувшись к нему.

Когда он увидел ее и то, что у нее в руках, лицо его страшно и бескровно побелело. Он издал придушенный мучительный то ли всхлип, то ли рычание и бросился на нее, скрючив серебряные пальцы.

Нетрезвость его подвела. Когда ноги его коснулись палубы, он споткнулся и рухнул на колени.

Сцилла уже собралась, чтобы его отбросить, ангельская реакция замедлила время, и оно медленно ползло, пока она ждала, что он встанет и набросится на нее. Сциллу охватило предвкушение, горячее и радостное. Наконец-то возможность занять подобающее ей место, а ему показать его место!

Не судьба. Он остался там, где упал, скорчившись жалкой грудой. Потом начал рыдать, умоляя ее не ломать то, что было у нее в руках. И повторял одно и то же имя: Элла.

Ангел Брата Кулака теперь знала, что нашла против него оружие, брешь в сплошной броне его апатии. Это было хорошо.

Но по какой-то причине, смысл которой от нее ускользнул, она вернула предмет в нишу, пряча с глаз долой беспокоящее ее присутствие.

Потом она сказала ему, что поставила вещь на место, и обещала ему, что не будет ее ломать.

Обещала.

Как она могла такое сделать? Что с ней случилось?

От этих вопросов было не уйти. Они преследовали ее в часы бодрствования и не оставляли в снах, когда она сворачивалась в углу и ставила сигналы предупреждения, чтобы разбудили ее, если он подойдет ближе трех метров. Он этого и не делал — по крайней мере во плоти. Сон ее был тревожен и беспокоен, и в сновидениях он свободно вторгался в это пространство.

Такого внутреннего беспокойства она не знала никогда. Ощущение своей сущности и назначения больше не заполняло ее, как когда-то, уверенностью полной и неколебимой, как ее серебряная кожа. И чем больше она с ним билась, тем было хуже. Как утечка воздуха, это началось с булавочного прокола, когда Брат Кулак послал ее привезти этого человека, и все усиливалось с тех пор, как она его нашла. Только утекал не воздух, а ее внутренняя сущность.

В нем дело, думала она мрачно, глядя, как он пьет очередную рюмку и что-то про себя бормочет. Он не боится ее, хотя от одного ее взгляда валится на колени любой житель Ананке. Ему все равно, что она держит его жизнь в своих руках. Куда она его везет и зачем — для него безразлично. Внешне он ведет себя так, будто полностью покорен и сдался ее власти.

Все равно она знала, что это не так. Но кроме того инцидента, она его не трогала. Он более не оспаривал ее статус ангела, но у нее было беспокойное чувство, что он всего лишь насмехается над ней.

Каждый раз, когда она с ним заговаривала, результатом было все растущее недовольство и замешательство. Когда она говорила о том, что точно знала как правду, он отвечал терпеливой и прощающей улыбкой, как взрослый — неправильно информированному ребенку. Почему-то от этой улыбки она сама себе казалась маленькой, слабой и глупой — это она, созданная Богом и поставленная над низшими тварями, такими, как он! Когда же она говорила другое, он отвечал другой улыбкой, от которой ей бывало абсурдно приятно.

Хуже того, он, кажется, знал о ней такое, чего ни один смертный знать не должен. Только Господин знал — это Он инструктировал ее, — что раз в месяц она должна разгружать себя от физического проявления своего духовного несовершенства. И это происходило точно так, как он описал, и из того места, которое он указал. Как он мог такое знать?

По временам она думала, что он — дьявол, специально созданный и посланный, чтобы мучить и искушать ее. Любое его проявление было ей непонятно. Он был неверный, но у него были руки ангела. Он бултыхался в слабости, но в нем была сила, из-за которой почти невозможно было согнуть его ее волей.

Только у дьявола может быть такое знание или такая коварная сила. Даже само его присутствие вызывало у нее запретные мысли, заставляло сомневаться в себе и в том, что она знала как истину. Как будто его слепое безразличие превращало его в подобие зеркала, отражавшее скрытые лица ее сущности и искажавшее все знакомое до неузнаваемости.

Куда исчезла серебряная броня ее уверенности?

Каждый раз, когда она себя об этом спрашивала, ответа не было. Единственное, что она знала твердо, — ее единственное спасение лежит в возвращении туда, где ей надо быть — рядом с Братом Кулаком. Он снова сделает все правильным, как тогда, когда Он…