– Женщине это не идет, – продолжает Тим, отпрянув от меня так, словно, угостившись сначала сыром с плесенью, я вознамерилась лизнуть его.

– Ну вот, – говорю я.

– “Ну вот” что?

– Ну вот, значит, мы не можем завести интрижку, потому что я целыми днями ем вонючий сыр. На завтрак. На второй завтрак. На ланч и обед. И на ужин.

– Правда?

– Да. Вот такая я француженка. Целыми днями ем сыр, а по ночам хожу в полосатой тельняшке с красным платком на шее и в беретке.

– В тельняшке, значит? Тельняшка. “Браун” выпускает отличные электрические зубные щетки. Очень эффективные. У Дженис такая есть.

– Не сомневаюсь.

– Вы могли бы пользоваться такой, прежде чем идти ко мне. И полоскать рот мятным зубным эликсиром.

Все, с меня хватит. Странно, но я не могу разозлиться на Тима, не могу всерьез на него обидеться, хотя должна бы. Отчего-то мне его жаль. Он настолько несуразен, и он – англичанин в худшем смысле этого слова. Лопух. Инвалид в плане общения. Он думает, что можно предложить своей соседке переспать только потому, что она иностранка, и, видимо, с ней все позволено. Он поет йодлем. Он носит слаксы вместо нормальных брюк и наверняка, придя в паб, называет бармена “владельцем заведения”. Еще подозреваю, что он ненавидит женщин, а с друзьями общается этак по-мужицки, и по выходным после игры в сквош они в раздевалке лупят друг друга полотенцами по голым задницам.

– Я к вам не приду, – говорю я, запихивая в переполненную тележку пачку риса басмати и две банки индийской приправы чатни, – потому что никакой интрижки у нас с вами не будет.

– Да я ничего против сыра не имею. Сейчас столько полосканий для рта, так что ничего страшного.

– Вы мне не нравитесь, – рявкаю я уже без церемоний и кладу в тележку несколько бутылок бордо.

– К вам в гости алкоголики приезжают?

– Нет.

– Зато вы мне нравитесь, хоть вы уже и немолоденькая.

– Очень мило.

– Ох, черт, – вздыхает Тим, когда мы стоим в очереди к кассе. – Черт возьми. А что же мне теперь делать?

– Подождать, пока Дженис не начнет гормонозаместительную терапию. Или мастурбировать, – громко рекомендую я, выкладывая содержимое тележки на бегущую дорожку. Похоже, последняя часть моего предложения его особенно вдохновила, потому что Тим вдруг переступает с ноги на ногу, краснеет, лыбится и только потом дарит меня взглядом, якобы полным отвращения.

Домой мы возвращаемся в молчании, объехав “Швейцарский домик” стороной. Видите ли, вся эта ахинея насчет того, что незамужние женщины старше двадцати пяти готовы на все ради секса, – полная хрень. Да, может быть, некоторым из нас и не хватает секса, но не настолько, чтобы прыгать в постель к нездоровому на голову соседу.

Тим помогает мне выгрузить сумки с продуктами и уходит к себе, сердито кинув на прощанье: “Когдапередумаете...” Следующие два часа я готовлю и убираюсь. Вообще-то у нас есть горничная, но я никогда не могу определить, приходила она или нет, и с этим уже пора что-то делать.

Папа приезжает около четырех, когда Хани еще спит, утомленная утренними занятиями по “музыке и пластике” в детском саду.

– Эстель! – кричит он с крыльца, даже не удосужившись постучаться. – Я приехал. Помоги мне.

Я в это время вожусь с камином в гостиной, но его голос мне слышен даже через две комнаты и входную дверь.

– Привет, – говорю я, открывая дверь и обнимая его. – Рада тебя видеть. Хорошо добрался?

– Сносно, – отвечает папа, передавая мне багаж. – В туннеле как-то не по себе, словно на тебя давит вся толща океана. Ты не замечала?

– Странно, не правда ли. Давай, проходи. Кофе? Может, пообедаешь?

Вопреки естеству, наш диалог происходит не на французском. Мой папа обожает говорить по-английски.

– От бокала вина не откажусь, пожалуй. И хорошо бы еще такой английский сандвич, какие ты делаешь. У тебя замечательно получается. Ааа-х, – вздыхает он, со счастливым видом оглядывая гостиную. – Сейчас тут гораздо уютнее, чем в мой прошлый приезд. Более эстетично. Не так все уродливо.

– После развода я тут все переделала. Белое или красное? – спрашиваю я из кухни.

– Красное, дорогая. Красное, как кровь. Я возвращаюсь в гостиную.

– Вот, пожалуйста. А вот несколько сандвичей с огурцом, сделала специально для тебя. Чин-чин.

Папа научил меня говорить “чин-чин”, когда я была еще совсем маленькая, ибо был уверен, что это очень по-английски и очень мило. Мне не встречалось в жизни человека моложе шестидесяти, кто в самом деле говорил бы “чин-чин”, если только не был французом.

– Санте! – улыбается он, отпив большой глоток. – Ах, бокал жаркого южного солнца, – продолжает он, размахивая руками, как третьесортный актер. Я не стану вас утомлять деталями его произношения, скажу только, что говорит он с жутко-смешным французским акцентом, но очень быстро. – “Живой источник муз, источник вдохновенья”. – Этому он тоже меня научил.