Художники подружились.

Они умели молчать и слушать тишину.

Михаил Михайлович пригласил Эйзенштейна, Виктора Шкловского, Елену Булгакову и меня послушать только что законченную повесть.

— Я не пророк, — сказал Эйзенштейн, — но по-хорошему завидую, книга ваша переживет поколения.

Темпераментный Виктор Борисович Шкловский, почесав рукой затылок отполированной головы, проговорил, захлебываясь скороговоркой:

— Миша, ты написал лучшую свою книгу, но она не ко времени. Или ты станешь великим, или же тебя обольют грязью.

Внимательная и заботливая Елена Сергеевна где-то раздобыла бутылку водки и из своей комнатушки принесла большую, тарелку оладий. Все набросились на еду. В одно мгновение опорожнили заветную бутылку. Эйзенштейн в портфеле обнаружил полпачки чая и несколько кусочков пиленого сахара.

Елена Сергеевна тихо сказала:

— Михаил Афанасьевич Булгаков вашу повесть, Мишенька, поставил бы на полку с самыми любимыми книгами.

Зощенко благодарно кивнул, потом глухо проговорил:

— Я всегда бережно относился к тому, что написал достойнейший из писателей, Михаил Булгаков…

Ежемесячный литературно-художественный журнал «Октябрь» напечатал повесть М. М. Зощенко «Перед восходом солнца» в шестом и седьмом номерах за 1943 год. В России она больше не переиздавалась. На второй день после выхода в свет эти номера стали библиографической редкостью. Из библиотек — районных, городских, областных, республиканских и прочих — они давно изъяты и преданы анафеме. Хотя литературоведы — «зощенковеды», толкователи «юмора» и «сатиры» не забывают на нее ссылаться и даже цитировать целые куски.

11 декабря 1943 года в ЦК ВКП(б) состоялось обсуждение повести М. М. Зощенко. С резкой критикой выступил А. А. Фадеев. Собачий визг поднял в печати Н. С. Тихонов, который в далекой молодости числился в «Серапионовых братьях», а потом переквалифицировался, стал факельщиком и трубадуром холодной войны. Словесным кастетом он бил живых и глумился над мертвыми.

Фрагмент из его статьи:

Михаила Зощенко вызвал секретарь ЦК ВКП(б) Жданов. Красномордый человек с крупными лошадиными зубами потребовал от него «беспрекословного послушания». М. М. Зощенко стал обладателем «социального заказа» и строгих напутствий. Так появились халтурно-убогие, никому не нужные повести и карамельные, высосанные из пальца рассказы о Ленине, к которым он относился весьма скептически.

Редакция журнала «Юность» поручила мне взять у М. М. Зощенко интервью.

В Ленинграде его не оказалось. С фотокорреспондентом Н. В. Уваровым мы поехали к нему на дачу в Сестрорецк.

Его жена Вера Владимировна всячески пыталась оградить писателя от любых интервьюеров.

М. М. Зощенко меня узнал. Грустные глаза его потеплели. Говорил он тихо, спокойно, без нарочитого пафоса и без рисовки. На дворе стояло бабье лето. Михаил Михайлович предложил нам пойти в сад. Утренняя свежесть располагала к дружеской, непринужденной беседе. Меня поразил вид Зощенко.

Тонкие паутинки морщинок избородили его лицо, взгляд красивых глаз перестал быть живым и острым. Грусть и тоска о навсегда ушедшем и невозвратимом наложили на него свой беспощадный отпечаток. Старые раны и жизненные потрясения давали о себе знать. Отсюда и отчужденность, и непроходящая меланхолия, и апатия.

С собой мы привезли две бутылки армянского коньяка.

— К сожалению, пить мне нельзя, — сказал М. М. Зощенко. — Врач разрешает молоко, кефир, некрепкий кофе один раз в неделю и слабозаваренный чай.

Русалочьей походкой вошла Вера Владимировна. Принесла поднос с завтраком: молоко, простоквашу, брынзу, сыр, творог, масло, боржоми, мед, тоненькие ломтики поджаренного хлеба.

После завтрака он проговорил тихим приглушенным голосом:

— Вы хотите знать, что со мной произошло после гражданской войны и революции? Только не перебивайте, а то я потеряю нить разговора. Этот отрезок времени почему-то стал всех интересовать. Уверен, что писать будут после моей смерти. Такова эволюция человеческой природы.

Зощенко передохнул. Фрукты он ел медленно. Из-за мнительности тщательно разжевывал каждый кусок. Без конца протирал стерильной салфеткой ложки, вилки, ножи. Боялся микробов.

— Первая мировая война парализовала мое нутро. Я навсегда потерял чувство ориентира. Иногда наступало затишье, а потом опять начинал преследовать какой-то необъяснимый зловещий рок. Я нигде не мог найти успокоения, словно Агасфер менял города, деревни, села, хутора. Как-то забрел в Архангельск. Поморы — бесхитростные люди. С ними хорошо, беззаботно, весело. На побережье Ледовитого океана, в старинном русском городке Мезень встретил синеокую красавицу Ладу. В двадцать три года она имела трех сыновей. Муж ее с артелью рыбаков пошел в море за сельдью, никто из них не вернулся. Лада не верила, что его поглотила морская пучина и каждый день ждала своего нареченного. Таких красивых женщин мне еще не довелось видеть.