— Так говорить на общих сходках, где никто не знает всех присутствующих, — значит скликать ищеек III отделения, трубить в призывный рог.

Он подошел к самому лицу моему и спросил: «А хотя бы?. Пусть видят, что мы не манная каша!». [114] Наверное, уже тогда Сергей видел себя Бонапартом революционного подполья.

Выступление Нечаева произвело удручающее впечатление. На сходке присутствовало много народа, следовательно, все происходившее на ней не могло остаться незамеченным политической полицией. Никому не хотелось из-за его призывов оказаться за решеткой. Сторонников у Нечаева сильно поубавилось. После этой сходки умеренное крыло студенчества приступило к подготовке решающего боя против Нечаева и его сторонников. Главным оратором оно выдвинуло самого красноречивого своего представителя, студента университета С. В. Езерского, [115] одноклассника Енишерлова по Харьковской гимназии. Сражение состоялось 5 января 1869 года, умеренные одержали оглушительную победу над радикалами.

«Гордись же, обездоленный, избитый и замученный русский народ! — патетически завершил свою речь Езерский. — У тебя нет ни земли, ни скотины, ни школ, ни врачей, одни лишь недоимки и становые… Но близок час: о тебе думают — в Женеве Бакунин и Нечаев в Петербурге». [116]

Енишерлов злорадствовал, от счастья он не находил себе места — авторитет его злейшего врага катастрофически падал, над ним открыто насмехались. Его ставили рядом с Бакуниным, чтобы оттенить пигмея на фоне гиганта.

Во время следствия по делу нечаевцев Езерский в своих показаниях описал происшедшее иначе. На одной из сходок, состоявшейся около 1 января, было решено 8 января устроить большое собрание в университете с приглашением студентов других учебных заведений столицы. 5 января сjстоялось предварительное обсуждение тактики поведения студентов на предстоящей сходке. Езерский, убежденный в том, что сходка за бесполезностью не нужна, выступил с требованиями ее отмены и заодно подверг критике позицию Нечаева, инициатора университетской сходки и автора обращения студентов с требованиями к начальству. [117]

Возможно, речь против Нечаева Езерский произнес не 5-го, а 7 января на собрании, состоявшемся в ломе Бенуа. В эти дни сходки следовали одна за другой, и документы не всегда позволяют установить точные даты.

И до победы Езерского Нечаев не раз терпел поражения от умеренных. Ему не всегда удавалось быстро найти возражения, остроумно парировать нападки оппонентов, убедить аудиторию в правильности своей позиции. В этих случаях он терялся, становился беспомощным и одновременно до ужаса страшным. Казалось, что еще немного, и он вцепится в чье-нибудь горло, начнет визжать, царапаться… Он избегал больших собраний, куда приходили и радикалы, и умеренные, где непременно возникали дискуссии. Он предпочитал выступать среди студентов из провинции, из разночинцев, там к нему чаще всего относились дружелюбно, там он был свой, ему верили, соглашались со всем, что бы он ни предлагал, там он главенствовал.

Известный революционер О. В. Аптекман запечатлел спор Нечаева с одним из основателей кружка чайковцев, крупным народником, впоследствии членом ЦК партии социалистов-революционеров М. А. Натансоном (тогда слушателем Медико-хирургической академии):

«В это время неожиданно является Нечаев и бросает в эту взволнованную среду искры революционной агитации; зовет молодежь на улицу, убеждает ее устроить политическую демонстрацию.

Нечаев говорит смело, убедительно, прибегает к аргументам веским, не стесняется цитировать Канта, вообще импонирует слушателям. Силою и мощью веет от него, но что-то отталкивающее и демагогическое. Натансон энергично выступает против него со всем жаром искреннего, глубокого убеждения. На стороне Натансона большинство академиков, а потом пристают и прочие студенты. Нечаев терпит поражение в высших заведеньях и переносит свою агитацию в замкнутые ячейки и кружки молодежи». [118]

Натансон не оставил воспоминаний, но некоторые фрагменты записаны людьми, слышавшими его выступления. Так, 31 декабря 1905 года на вечеринке, устроенной членами партии социалистов-революционеров. Натансон рассказывал о студенческих волнениях 1868–1869 годов и Нечаеве. Присутствовавший при этом С. П. Швецов записал услышанное и через четверть века передал для публикации историку Б. П. Козьмину:

«Мне не раз приходилось слышать от Нечаева отзывы о студенчестве и студенческих «волнениях». Нечаев расценивал их не очень высоко. Он утверждал, что студенческие движения в том виде, в каком они у нас проходят, дают очень мало. Студенчество волнуется, главным образом, на первых двух курсах, а затем втягивается в занятия, к четвертому-пятому курсу делается совсем ручным, а по выходе из университета или академии, смотришь, вчерашние бунтари превращаются в совершенно благонадежных врачей, учителей и прочих наименований чиновников, становятся отцами семейств, и глядя на иного, трудно даже верится, что это тот самый человек, который всего три-четыре года назад так пламенно говорил о страданиях народа, горел жаждой подвига и готов был, казалось, умереть за этот народ! Вместо борца революции мы видим какую-то безвольную дрянь, из которой очень скоро многие сами превращаются в прокуроров, судей, следователей и вместе с правительством начинают душить» тот самый народ, за который еще недавно они сами, как им казалось и как они говорили, готовы были положить свои головы. Нет, если вы хотите, чтобы из нашего студенчества вырабатывались действительные революционеры, старайтесь вести дело так, чтобы правительство возможно больше сажало их в тюрьмы, вышибало бы навсегда из школы, отправляло бы в ссылку, выбивало бы их из обычной колеи, не давало бы им опомниться, оглушало бы их своими преследованиями, жестокостью, несправедливостью и тупостью. Только тогда они закалятся в своей ненависти к подлому правительству, к обществу, равнодушно взирающему на все его зверства и всю его бесчестность, ко всем тем, кто вместе с правительством и народными угнетателями. Только тогда наше студенчество будет давать настоящих революционеров. К этому мы и должны стремиться, пользуясь для того естественным недовольством юного студенчества, драконовыми требованиями, какими обставляет его пребывание в высшей школе правительство. Так говорил нам Нечаев. Он твердо держался этой точки зрения и сообразно ей вел свою линию во время студенческих беспорядков в 1869 году в петербургских высших учебных заведениях». [119]

Натансон не упомянул еще об одной мысли, высказанной Нечаевым: «Ходить в школу, учиться — ерунда, ибо все развитые люди и самое достижение ими развитости есть — эксплуатация, так как развитые неизбежно эксплуатируют неразвитых». [120] Ему показалось правильнее препятствовать просвещению, а не бороться с невежеством. Наука не помощник в его деле, следовательно, ученость надобно отрицать и высмеивать, показывать ее вред народу, уравнять всех в невежестве. Как же похожи подобные мысли на тексты из шигалевских тетрадей в «Бесах», как же легко они возбуждают восторг толпы. Невежество — страшнейшая беда человечества, спасение человечества в борьбе с невежеством.

Нечаев не только говорил, но и действовал, не стесняя себя никакими рамками. Махину. Капацинскому и Пуциковичу он слал письма и прокламации, чтобы обратить на них внимание полиции и таким способом, подвергнув репрессиям, «вычеркнуть их из обычной колеи». Так поступил он с сотнями знакомых ему лиц, малознакомых и вовсе не знакомых.

После саркастического выступления Езерского авторитет Нечаева сильно потускнел, а число его приверженцев существенно поубавилось. Неудача ввергла Сергея в ярость. Каждое возражение оппонента, подхваченное аудиторией, воспринималось им как жгучая пощечина, публичная порка, плевок. В минуты поражения самообладание покидало его. Злоба выливалась в ненависть к интеллигентам, к их знаниям. Мысль его отчаянно металась в поисках выхода из положения. Надобно менять облик, менять биографию, вернее, автобиографию, так точнее, иначе здесь не пробьешься. Потекли легенды о крестьянском происхождении, тяжелом труде с малолетства, поздней грамотности. Но этого явно не хватало, и тогда он начал обдумывать нечто новое. Требуется превратиться в героя. Как? Да очень просто — совершить побег, а для этого подвергнуться аресту. Итак, арест — побег, арест — побег и так далее. Надобно только обождать, удобный случай придет. И действительно, вскоре возникла опасность ареста наяву.