Глава 3

На другой день Илья проснулся поздно. Открыв глаза, испуганно осмотрелся, долго не мог понять, где находится. Потом вспомнил: Москва, Большой дом... В окно заглядывала сухая ветка ветлы, и Илья сообразил, что это старая комната Насти. В ней, видать, так никто и не жил эти семнадцать лет.

Настя рядом еще спала, сбросив с себя одеяло и улыбаясь во сне. Губы ее чуть заметно шевелились. «Небось до сих пор „Не вечернюю“ поет», – с легкой досадой подумал Илья. Встав и заглянув в соседнюю комнату, он убедился, что мальчишек и след простыл. На минуту он заволновался – где Дашка? – но затем вспомнил, что та ночует с дочерью Митро, успокоился и начал одеваться.

Внизу, несмотря на позднее утро, не было ни души. Илья помнил: так было всегда, по утрам здесь отсыпались после рабочей ночи в ресторане и выползали уже к полудню – растрепанные, кое-как одетые и заспанные. Не было даже слышно грохота котелков и сковородок. Дверь в кухню была, впрочем, приоткрыта. Ежась от утреннего холодка, Илья перешел темные сени, заглянул в кухню... и отступил.

На широких нарах, застеленных красным, протертым до основы ковром, сидела Варька, а на полу – Кузьма, уткнувшийся в ее колени. Варька, наклонившись, гладила его всклокоченную голову, что-то шептала. Они не заметили Ильи, который тихо отошел в сени, огляделся и, увидев на полу сброшенное ночью Кузьмой ведро, как можно громче повесил его обратно на гвоздь. Звон разнесся по всему дому, а Илья во весь голос чертыхнулся. Когда спустя минуту он, зевая, вошел в кухню, Варька стояла спиной к нему у окна, а Кузьма, сгорбившись, сидел на нарах. На нем была вчерашняя, запачканная и залитая вином рубаха явно с чужого плеча. В вырезе был виден потемневший крест на медной цепочке. Ссадина под глазом набухла до густой синевы. Во встрепанных волосах отчетливо виднелись белые нити. На вошедшего Илью он взглянул исподлобья и тотчас же опустил глаза. Помедлив, протянул руку.

– Будь здоров, морэ. Вспомнил нас, надумал наконец приехать?

– Здравствуй, – откликнулся Илья и присел рядом.

Варька по-прежнему стояла у окна, Кузьма смотрел в пол и молчал, будто они расстались с Ильей вчера, а не семнадцать лет назад. Илья уже пожалел о том, что вошел на кухню, и был готов уйти, когда Кузьма вдруг заговорил:

– Ты вчера с Митро был иль показалось мне?

– Ну, я.

– Угу... – Кузьма еще ниже опустил голову. – Ладно, морэ, чего отворачиваешься? То я не знаю, что ты думаешь. Что все вы думаете... Думаешь – вот, сидит тут пьянь подзаборная... Ума нет, совести нет, один кабак в голове...

– Ума нет – это верно, – буркнул Илья.

Но Кузьма, не слушая, продолжал:

– Думаешь – слабый я, из-за бабы сломался... – Он криво усмехнулся, поскреб руками волосы. – Что ж, я спорить не буду. Только, как думаешь, – может, из-за такой бабы и не грех?

Илья промолчал. Он хорошо помнил Данку. Да, красивая была... Может, и сейчас что-нибудь от ее красоты осталось, года тридцать два ей должно быть. Конечно, красивая, но уж никак не лучше, например, Настьки. И другие были, тоже лучше. Однако вслух он говорить этого не стал и буркнул только:

– Ни одна из них того не стоит.

– Ну, не тебе говорить, не мне слушать, – проворчал Кузьма. – Помню я, что ты из-за Настьки творил.

– Так, морэ, мне двадцать лет было... – растерялся Илья.

– А мне, когда Данка ушла, – восемнадцать. Да не об том разговор... – Кузьма, поморщившись, потер кулаком лоб. – Господи, похмелиться, что ли?

– Похмелялся уж, – не оборачиваясь, сказала Варька.

Кузьма искоса взглянул на нее, отвернулся к стене. Через минуту глухо сказал:

– Говоришь – ни одна из них того не стоит? Да нет, морэ, такая – стоит. Я ее девчонкой сопливой взял, и она уже тогда, в пятнадцать лет, красавицей была. А через год!.. И ведь вроде хорошо жили. Вот душой клянусь – до сих пор не пойму, почему она ушла! И не сказала ничего! Я у цыган в Таганке был, домой прихожу, вижу – Макарьевна ревет. Уехала, говорит, от нас Дарья Степановна. Цыгане, конечно, в тот же день узнали. Кто смеялся, кто жалел, сволочи такие... И к кому ушла – Федьке Соколову из «Яра»! Да чем он лучше меня оказался, дэвлалэ?!

Все это Илья уже знал и чувствовал, что ничем хорошим разговор не кончится. А Кузьме, казалось, было все равно, слушают его или нет.

– Наши ругались, говорили – за большой деньгой пошла, в «Яре» публика почище, побогаче... Шут ее знает, может, и верно. Хотя и я на нее не жалел, в золоте ходила, в шелку... Наши-то после этого и здороваться с ней перестали, на улице встретят – на другой тротуар переходили, вот как. А я... мне... Да бог ты мой, я у «Яра» все ночи просиживал, чтобы только посмотреть на нее! – вдруг вырвалось у Кузьмы, и у Ильи мороз пробежал по спине от его голоса. Он уже привстал было, чтобы уйти, не выдумывая причины, но Варька от окна сделала ему отчаянный знак, и он опустился на место.

– Только взглянуть! Как будто она не жена моя! Как будто не цыганка, а царица небесная! Каждую ночь смотрел, как она с господами в тройки садится... Она ведь от Федьки быстро ушла! Выть хотелось, а я смотрел, потому что... – Кузьма махнул рукой, смешался, хрипло закончил: – Потому что будь она неладна, эта жизнь...

Илья молча смотрел в стену.

– А сейчас и этого нет. Сейчас она – барыня. В Крестовоздвиженском живет, своим домом. Про меня, знамо дело, и не думает. У «Яра» сколько раз нос к носу сталкивались – мимо проходила. И ведь в самом деле не узнавала, не притворялась! Посмотрит, как на голое место, и дальше себе идет, стерва такая! С Навроцким этим шестой год живет, чтоб его...