Ее горячность меня обеспокоила.

– Уверена, он поговорит с тобой о своих чувствах. Ты должна с ним повидаться.

Дочка нетерпеливо щелкнула языком.

– Я не уверена, что хочу его видеть. Он разрушил нашу семью. Подвел нас.

– Поппи, ты взрослая, а он все еще твой отец.

Она прервала меня:

– Как ты будешь жить? Где будешь жить? И где теперь мой дом? – Поппи закрыла ладонями лицо. – Дом на Лейки-стрит продадут. Только представь, мам. Одни выходные с тобой, вторые с папой. Ужасные встречи на свадьбах и похоронах… – Она совсем притихла. – Все разрушено – наша жизнь, Наша жизнь, какой я ее себе представляла.

Если излучина реки слишком велика, течение пойдет коротким путем, и образуется заводь с зарослями мокрой травы и камышей и суетливой, тайной жизнью – так меня учили на уроках географии. У Поппи была такая же особенность срезать петли и утлы, как и у реки: я недоумевала, откуда в ней это упрямство, стремление перескочить препятствия разом; из-за этого она игнорировала все правила и неудобства, вроде экзаменов и необходимости зарабатывать на жизнь.

«Пусть он – то есть ребенок – поведает вам о своих нуждах», – писал один ученый муж, словам которого мы поначалу верили. Натан читал книгу вслух, а я ходила взад-вперед по комнате, держа на руках вопящую трехмесячную Поппи, которая решила, будто сон – это скучно. Эти размышления соответствовали духу общества, которое стремилось измениться и изменить ход мыслей женщин. Когда же мы наконец обнаружили, что слова ученого в действительности означали: «Мы должны позволять нашим чертовым детям вытирать об нас ноги» (интерпретация Натана после скандала), Сэм с Поппи уже выросли и много чему научились.

Я поставила тарелку Поппи в посудомоечную машину и положила перед ней яблоко.

– Вот, съешь.

Она подняла голову.

– Ведь это произошло не из-за нас с Сэмом, правда? Раньше я думала, что мы выкачиваем из тебя все силы, и времени на папу у тебя уже не остается. И еще была твоя работа. – Дочка сняла очки и положила их перед собой на стол. – Не поэтому все так вышло?

– Нет.

– Поклянись.

– Обещаю.

Поппи откусила яблоко. Кажется, она расслабилась и успокоилась.

– Я папе такого по телефону наговорила. По-моему, он просто взбесился.

Мне не хотелось смотреть в ее растерянные близорукие глаза, и я стала возиться у раковины.

– Поппи, когда-нибудь… все встанет на свои места, и нам придется строить мосты. Ты знаешь, о чем я говорю? Ты понимаешь?

– Конечно. – Поппи взяла мобильник, который всегда держала поблизости, и стала играть с кнопочками. – Сообщение от Ричарда. Он меня любит. – Она хихикнула. – И я его люблю. В нем столько жизни. Он так любит приключения. И очень щедрый. Не думаю, что Ричард когда-нибудь станет занудой. Кстати, сразу после экзаменов мы оправляемся в путешествие на Восток.

– А как же Джилли? – Джилли была лучшей подругой Поппи. Они познакомились в университете, и между ними сразу же возникла та затягивающая близость, которая существует лишь до вступления в реальную жизнь.

– Джилли уезжает в Новую Зеландию – повидаться с тетушкой или что-то вроде того.

Поппи говорила беззаботным тоном, но я поняла, что она считает, что ее предали. Я вытерла раковину и повесила тряпку на кран. В груди заныло, как в тот раз, когда Сэм заявил, что после школы собирается год работать в Мозамбике учителем. А может быть, от тревоги, но скорее оттого, что птенцы расправляют крылья и улетают.

– Куда вы поедете? И на какие деньги?

Как обычно, последнюю часть вопроса Поппи проигнорировала.

– В Индию, наверное. Может, в Таиланд. Пока не знаю. Это наше последнее сумасбродство, мам, а потом мы станем скучными и серьезными. Не переживай, Ричард обо мне позаботится.

Меня это не успокоило. Последний раз, когда мы с Натаном видели Ричарда, у него были свисающие на плечи волосы, а одет он был в пакистанский национальный костюм: длинную тунику, надеваемую поверх шароваров на кулиске. «Шальвар-камиз», – объяснил он, и Ричард прочитал нам лекцию о зловредности экономики западного империализма, используя при этом выражения вроде «дико круто» и «угнетатели». Я до сих пор не уверена, дразнил он нас или говорил искренне.

Я прекрасно знала, о чем мне говорить не следует, но все же спросила:

– Как насчет того, чтобы найти работу? Поппи надулась:

– Я не хочу себя связывать и впадать в отчаяние, раз пока в этом нет необходимости, мам. Не хочу поступать, как ты.

– А что думают родители Ричарда? – Они жили в Нортумберленде и, как мы поняли, играли в его жизни довольно незаметную роль. – Ричард думает о будущем?

Всем движением тела Поппи изобразила скуку.

– Понятия не имею. Возможно. – Она выглянула в окно. – Всем обязательно надо поговорить со мной о будущем – ну всем, кто старше двадцати пяти: похоже, именно в этом возрасте начинается серьезная деградация мозга. Это как болезнь. Людям не терпится загнать меня в одну из тех категорий, которые им понятны. «Это так интересно», – говорят они. Если бы они знали, как это выглядит со стороны!

Я оглядела кухню, в которой все еще жили отголоски прошлого.

– Помнишь красные туфли?

Поппи гоняла по тарелке яблочное зернышко.

– Это старая история.

На семилетие Поппи мы отвели ее в магазин, чтобы купить те самые красные туфельки, которые, если верить рекламе, превратят девочку в принцессу. Поскольку превращения в члена королевской семьи не произошло (и даже бальное платье не материализовалось ниоткуда), своими воплями Поппи разогнала всех посетителей магазина. «Но они же обещали, а это оказалось неправдой! – рыдала она. – Они же обещали!»