Xлынов. Для чего ты, братец, нам эту рацею разводишь?

Барин. Погоди, тут что-то на дело похоже.

Аристарх. Да само собою; нечто я стану зря. Ты слушай, безобразный, что дальше-то будет! Вот я сейчас поеду и куплю у него все костюмы. А вечером всех людей нарядим разбойниками; шляпы у него есть такие большие, с перьями. Разбойники у нас будут не русские, а такие, как на театрах, кто их знает, какие они, не умею тебе сказать. Чего не знаю, так не знаю. И сами нарядимся: я пустынником…

Xлынов. Зачем пустынником?

Аристарх. Что ты понимаешь! Уж я, стало быть, знаю, коли говорю. При разбойниках завсегда пустынник бывает; так смешнее. И выдем все в лес, к большой дороге, подле шалаша. Барина атаманом нарядим, потому у него вид строгий, ну и усы. Тебя тоже разбойником нарядим; да тебя и рядить-то немного нужно, ты и так похож, а в лесу-то, да ночью, так точь-в-точь и будешь.

Xлынов. Ну ты, братец, в забвение-то не приходи!

Аристарх. Станем мы в свистки свистеть по кустам, будем останавливать прохожих и проезжих да к атаману водить. Напугаем, а потом допьяна напоим и отпустим.

Барин. Превосходно придумано.

Xлынов. Ничего, ладно. Занятие оченно интересное. Ну, ты поезжай, а я сосну пойду. (Уходит.)

Барин. Мы прежде с народом репетицию сделаем. Это отличная будет штука, и благородная штука и приятная. Да, весело, чорт возьми, а то было я уж издох со скуки. (Уходит.)

Вася подходит к Аристарху.

Вася. Дядюшка Алистарх, я порешился к Хлынову.

Аристарх. Твое дело

Вася. Да все как-то раздумье берет! Иной раз такая мысль придет: не лучше ль в солдаты! Да кабы не так трудно, я бы сейчас… потому еройский дух…

Аристарх. То-то ты с еройским-то духом да в шуты и пошел.

Вася. Ничего не поделаешь. Страшно! А уж ежели бы я осмелился, кажется, каких бы делов наделал.

Аристарх. Полно! Где уж! Пшеничного ты много ел. Душа-то коротка, так уж что хвастать. Хе, хе, хе! Мелочь ты, лыком шитая! Всю жизнь крупинками питаешься, никогда тебе целого куска не видать, а все бодришься, чтоб не очень, тебя хамом-то ставили. Все как-то барахтаешься, лезешь куда-то, не хочется вовсе-то ничком в грязи лежать.

Вася. Оно точно, что…

Аристарх. Смолоду-то, пока образ-то и подобие в нас еще светится, оно, как будто, нехорошо колесом-то ходить. Конечно, мое дело сторона, а к слову пришлось, я и сказал.

Вася. Да это ты верно. Вот еще мне забота: что Параша скажет, коли я у Хлынова запевалой останусь! Э, да что мне на людей смотреть! Коли любит, так и думай по-моему. Как мне лучше. А то, что слезы-то заводить. Своя-то рубашка у к телу ближе. Так, что ли, дядюшка Алистарх? Ох, да какой же я у вас ухорский песельник буду.

Уходит с Аристархом.

Xлынов.

Барин.

Аристарх.

Вася.

Параша.

Гаврило.

Люди Хлынова.

Наркис и прохожие люди.

Поляна в лесу. Налево небольшой плетеный сарай для сена, у сарая, со стороны, обращенной к зрителям, положена доска на двух обрубках в виде скамьи; на правой стороне два или три пня и срубленное сухое дерево, в глубине сплошь деревья, за ними видна дорога, за дорогой поля и вдали деревня. Вечерняя заря.

Наркис (за сценой). Тпррру! Чтоб тебя! Куда это я заехал? Вот так чаща! Тут не то что на лошади, а и пеший не пролезешь! (Выходит.) И каким манером меня угораздило! Задремал, должно быть. (Останавливаясь.) Это что за избушка на курьих ножках? Да это сарай! Э! Да я уж в другой сюда попадаю, все на то же место. Обошел! Дело нечисто! Наше место свято! И как бы, кажется, обойти, не такие часы теперь, еще совсем светло. Нет, надо так полагать, что я задремал. И диви бы с ними, с мужиками много пил; а то что! Что я пил? Дай бог памяти! Два стакана, да полстакана, да две чайных чашки, да еще полчашки, да рюмка. Да что считать-то! Дай бог на здоровье! Что ж, я слава богу; мне все одно, что воду, да другому и воды столько не одолеть. А считать-то грех. С того сохнут, говорят, кто считаное-то… Всего четыре версты от дому, а никак не доеду. Пойду, выведу лошадь-то на дорогу, да так нахлещу, чтоб мигом дома. А то что за страм! Хозяин послал за делом, а я пропал; еще подумают, пьян. (Уходит.)