Внимание гостей привлекли сейчас же две нарядные кровные кобылы и крупный ирландский мерин, покрытые щёгольскими попонами с ярким шитым вензелем и короной: в Роминтен были приведены личные верховые лошади императора.

Гусарский ротмистр, сумрачный финн, молча осмотрел копыта у лошадей и опытной рукой провёл по сухожилиям.

– Эта будто тронута на передние ноги, – жёлчно заметил пожилой длинноусый подполковник, показывая на одну из кобыл.

Ему хотелось к чему-нибудь придраться. Он судорожно ненавидел Германию: воспитательница-немка его порола в детстве.

Догадываясь, о чём идёт речь, стоявший рядом молодцеватый унтер-шталмейстер [164] почтительно вмешался в разговор. Он напомнил русским, что император, не владея вовсе левой рукой, управляет лошадью одними шенкелями [165] . Поводья только для вида: их пристёгивают к кольцу на рукаве мундира. Требуется особая, тяжёлая выездка. Редкая лошадь её выносит, не сев на ноги.

– При всём том, – вставил немецкий майор, – его величество чуть ли не каждый день верхом.

– Да, это здорово! – сказал сумрачный ротмистр.

– Настоящий кавалергардский парадёр! – показал спортивный полковой адъютант на могучий круп каракового [166] ирландца.

Словоохотливый унтер-шталмейстер, угадывая в длинноусом подполковнике старого, искушённого лошадника, сделал попытку вызвать его на беседу:

– По словам его величества, в русском Кавалергардском полку, пожалуй, лучший на свете состав офицерских лошадей…

Подполковник был в затруднении, что ответить. Ему, как русскому, отзыв немца был приятен. Но хвалили именно тот полк, который он, как всякий армеец, особенно недолюбливал.

– У других труднее масть, – постарался он вывернуться. – Попробуйте, например, подыскать такого вороного для конной гвардии…

Упоминание о конной гвардии задело полкового адъютанта по его самому больному месту: его туда не приняли когда-то как сына разбогатевшего мукомола… Он с завистью подумал об Адашеве.

– Что значит быть флигель-адъютантом, – сказал он необщительному ротмистру. – Адашев, например, одного выпуска со мной. Но вот поди, сразу вышел в дамки. Всего только штаб-ротмистр, а держится вельможей.

– Да, – мрачно согласился финн, – кому служба – мать, а кому… кузькина мать [167] .

Красавец вахмистр, с немецким орденом на синей ленточке, тоже бродил по Роминтену в сопровождении спутника.

На счастье, подвернулся ему земляк-нижегородец, перебиравшийся обычно летом на заработки по малярной части в Пруссию, – русские маляры издавна ценились в немецком прирубежье.

Добросовестно осмотрев всё по хозяйству, земляки присели у пасеки на скамейке.

Осенний день был прекрасен. Октябрьское солнце заботливо, едва заметно пригревало. Все краски, все полутона казались мягко-золотистыми. В прозрачном воздухе жужжала редкая пчела, торопливо опускаясь за соседнюю стенку в пасеку.

Вахмистр провёл несколько раз прутиком по шуршащему ковру опавших порыжелых листьев.

– Благодать!.. –сказал он с убеждением и снял фуражку.

Маляр последовал его примеру: расправил на колене мягкую немецкую шляпу и всей пятернёй провёл по своим спутанным соломенным кудрям.

Рябоватые щёки растянулись в улыбку:

– Чисто бабье лето.

Он жизнерадостно заболтал неуклюжими ногами в русских сапогах бутылками.

Помолчав немного, маляр стал делиться с гостем своими заграничными впечатлениями:

– Чудной, право, народ – немец. В доме, глядишь, всё скребёт и чистит. А вот в баню так вовсе не ходит…

Вахмистр слушал рассеянно. Он разглядывал ближайшее молодое деревцо из ряда посаженных вдоль выщербленной стенки, окружавшей пасеку.

– Яблони? – показал он прутиком.

– А знаешь, кто сажать велел? Сам император. Это он для пчелы. Мёд, поди, от яблока-то вкуснее.

– Скажи, какой любитель мёдом лакомиться!

– Какой там лакомиться…

– Аль на продажу?

– А то как же. Немец, брат, даром что император, живёт аккуратно.

Вахмистр от удивления смутился.

– Эх ты, кавалер! – с чувством собственного превосходства протянул маляр насмешливо, упирая на титулование.

Как всякий простолюдин, он взирал с иронией на чины, ордена и прочие господские затеи. Вахмистр опять промолчал.