Бюро №1 было ориентировано на организацию специальной агентурно-разведывательной работы за рубежом и внутри страны против врагов советского государства.

На Бюро №2 возлагались специальные задачи внутри СССР.

Конечно, агентурные разработки, которые вела контрразведка «Смерш», оказались в багаже новых структур.

–  Ну, жара!
– Мозгов снял фуражку и отер лоб носовым платком, - хотел в воскресенье с семьей на речку, а теперь боюсь, сгорят мои бесенята, они и так уже черные, как африканцы. Мать купила к школе новые белые рубашки, вчера примерила и в смех - головки торчат, как шоколад из мороженого, а волосы выгорели, цвета соломы… А твои-то как?

–  Такие же!
– махнул рукой Никишин, - да вдобавок еще и в пылище каждый день лазают по стройкам да по развалинам.

Они поднялись по лестнице и зашагали по длинному коридору военной прокуратуры Белорусского военного округа. Мозгов остановился перед дверью с табличкой «Прокурор» и обернулся к Никишину.

–  Ты посмотрел дело «Кравченко-Доронина»?

–  Да, читал, как роман, - усмехнулся Никишин.

–  И что?

–  Есть кое-какие соображения, могу доложить.

–  Заходи минут через десять, поговорим.

–  Есть!

Мозгов толкнул дверь, вошел в тесный предбанник, шутливо именуемый сотрудниками «приемным покоем»; поздоровался с помощником, молоденьким лейтенантом, выпускником юридического факультета, только-только надевшим погоны; ключом отпер дверь кабинета, на которой значилось «Полковник юстиции Мозгов» и шагнул через порог.

Солнце не сумело пробраться сквозь плотные шторы, аккуратно задернутые накануне, поэтому в кабинете царило некое подобие прохлады. Но стоило открыть форточку, как с улицы ворвался летний жар, перемешанный с шумом проснувшегося города.

Полковник, исполняющий обязанности военного прокурора округа, оторвал листок висящего на стене календаря - «27 августа 1956 года»…

–  Уже двадцать седьмое!
– пробормотал он, устраиваясь поудобнее за рабочим столом, - а ведь вроде только вчера уезжал в отпуск.

Мозгов сомкнул веки, откинул голову и мысленно окунулся в волны Черного моря, растянулся на горячем песке уходящего за горизонт пляжа под Анапой, куда он этим летом возил своих сыновей.

–  Разрешите, товарищ полковник?
– прервал воспоминания стук в дверь.

–  Входи, Никишин!
– обреченно произнес прокурор, - я тут в море плескался, а ты, как спасатель на пляже: «Граждане отдыхающие, за буйки не заплывать!»

Майор Никишин, начальник отдела окружной прокуратуры, удивленно посмотрел на начальника.

–  Да отпуск я вспоминал, Никишин, - признался полковник, - отпуск! Ты-то, кажется, в этом году еще не отгулял?

–  Хотел до сентября успеть, пока ребята в школу не пошли, да, видно, не судьба…

–  Давай, заканчивай с этим «Дорониным-Кравченко» и хоть на пару неделек съезди куда-нибудь.

–  Может, в Ростов махну, к отцу, порыбачу на Дону.

–  Во-во, и леща привезешь, большого, на всю прокуратуру. Ладно, что там ты «насоображал» по этому шпиону?

Никишин открыл картонную папку, достал оттуда несколько исписанных страниц и нацепил на нос очки. Он надевал их редко, стараясь не подавать вида, что глаза его порой подводят. Но при Мозгове не стеснялся своей подслеповатости, появившейся после контузии зимой 42-го под Сталинградом. Мозгов знал, чего стоит Никишину «держать фасон», работая без очков, поэтому поругивался, когда майор пытался изобразить «орлиный взор».

–  Странностей в этом деле много, но я остановлюсь на тех, которые бросаются в глаза сразу, - начал Никишин.
– После месяца с лишним скитаний по лесам Доронин попадает в Краснинский райотдел НКВД Смоленской области. Как - непонятно: то ли он сам приходит с повинной, то ли его случайно задерживают. Скорее всего, случайно, потому что в первом протоколе задержания и личного обыска лейтенант госбезопасности Майоров пишет: «подозреваемый в дезертирстве из Красной Армии». При обыске у Доронина находят медаль «За отвагу», орден «Красной звезды» и 3000 рублей! Откуда такие деньги у «дезертира»? Да и случаи дезертирства среди офицерского состава в то время были редки. Тут вам не 41-й год! Но странно не только это! В том же протоколе лейтенант Майоров фиксирует: «задержал Доронина-Кравченко Бориса Михайловича…» Откуда взялась фамилия «Кравченко», когда все документы на «Доронина»? Значит, тот в чем-то признался? В чем? Что он немецкий агент? Тогда почему это не попало в протокол?

–  У разведки свой интерес, Никишин, а то ты не знаешь, - с укором произнес Мозгов.

–  Не спорю, товарищ полковник, не спорю! Через десять дней Доронин-Кравченко во всем сознается: что он немецкий шпион, что долгое время работал на абвер, что выявлял места дислокации партизанских отрядов, а СС потом эти отряды уничтожали; что занимался вербовкой агентуры в лагерях военнопленных, что имеет несколько боевых наград рейха. Я как прокурор прочитал один этот протокол допроса и понял: агент «идет на вышку»! И самый гуманный трибунал - а я таких не помню, все справедливые, - приговорит его к ВМН за 10 минут! Только оформи дело! Но еще через десять дней после этого признания появляется «Постановление о приостановлении следствия». Вот оно, я выписку сделал: «В связи с тем, что обвиняемый используется в оперативных надобностях по розыску агентуры противника и следствие по его делу не ведется… предварительное следствие по обвинению Кравченко Бориса Михайловича приостановить. Содержать обвиняемого на облегченном режиме. Копию настоящего постановления направить военному прокурору Орловского военного округа». Подписали офицеры 5-го отделения отдела контрразведки «Смерш» Орловского военного округа. На этом следы Кравченко теряются!