"Россияне, — говорили они, — выходя из Пруссии не оставили там о себе хорошей памяти, но до тех пор, покуда выступили из границ, упражнялись только в одних бесчеловечиях и жестокостях. Город и амт Рагнит со всеми почти деревнями своего уезда превращен совершенно в пепел. Деревни шестнадцати других амтов претерпели таковую ж участь. Весь скот был у жителей отнят и отчасти перебит. Великое множество деревенских жителей отчасти перестрелено, отчасти сожжены, отчасти уведены в плен, а особливо молодые люди. Многие духовные были сечены, а другие разожженными угольями пытаны, множество церквей разграблено, каковую участь имела и гробница генерала ла-Кара в Видлакене, и проч." Далее писали они, что и нам, россиянам, прусские мужики и гусары в разных местах не малый вред причиняли, и что они не только у нас многое похищенное нами опять отнимали, но многих убивали и в полон брали, а не мало получили и обозов в добычу, и что, между прочти, захвачен был ими один полковник из корпуса генерала Сибильского и приведен к армии, у которого отнято до 3,000 талеров наличными деньгами, двое золотых часов и карета с 6-ю лошадьми; казакам же и калмыкам не делано было никакой пощады, и потому они при сем возвратном походе не далеко в стороны от армии отлучались.

Вот что писали о нас тогда пруссаки! Но справедливо ли все сие было или нет, того не могу сказать; ибо все сие от наших разъезжающих по сторонам калымков и казаков могло статься; однако и то правда, что пруссаки в реляциях своих обыкновенно многое прилыгали и из самой мухи делали слона. По крайней мере, нам, находившимся тогда в армии, ничего о таких убийствах и пытках, также и о захваченном в плен полковнике ничего было не слышно; а что мы разорения и опустошения мест огнем производили того уже и оспорить не можно. Мы не только были тому очевидными свидетелями, но и сами для сожигания деревень были посыланы. Мне самому-таки случилось однажды командировану быть для истребления огнем одной прекрасной деревни; но я радовался, что упросил другого офицера принять на себя сию комиссию, от которой я внутреннее имел отвращение.

Препроводив помянутым образом целых пять дней в походе без растахов, наконец, 28 числа, мы от своего трудного похода отдыхали, и получили в сем месте небольшое порадование, а именно: получено было от двора повеление, чтоб всей армии выдать не в зачет за треть года жалованье. Кроме сего, памятно мне из сего периода времени, что мы в последние сии дни, идучи все безлесными и более песчаными местами, имели великий недостаток в дровах и принуждены были, как для обогревания себя, так и для варения себе яств, употреблять торф, которого, по счастию, в прусских деревнях находили великое множество в заготовлении. У всякого двора были складены из сих земляных дров или высушенного дерна превеликие поленницы, или кучи, и мы жгли оный сколько хотели, научившись скоро столько ж им пользоваться, как и дровами.

В последующий день продолжали мы поход свой далее, а 30 числа опять дневали, и в сем месте разделена была армия вновь на две дивизии.

С сего времени не стали уже мы так поспешать, отчасти для того, что уже немного оставалось нам иттить, а отчасти потому, что неприятельские партии от нас наконец отстали, и мы шли уже без всякой опасности. Итак, первое число октября мы шли, а второе и третье отдыхали и отправляли в Мемель наперед команды, для принятия провианта и печения хлебов. Потом 4-го числа опять перешли верст шесть и там опять два дня стояли. Во все сие время не имели мы ни в чем дальней нужды, а досаждали нам только стужа и наступившие морозы. Однако и от них научила нас нужда находить себе довольно спокойное убежище. Все мы, офицеры, оставили свои большие офицерские палатки и начали жить в маленьких солдатских, нагревая их жаровнями и угольями; а чтобы теплота не так скоро выходила, то употребляли зги обыкновенно по две палатки и одну из них надевали на другую, и так, чтоб одна была передом сюда, а другая в противную той сторону. Опущенные же и до самой земли полочки прибивали мы вплоть к земле; и чтоб стужа не могла снизу подходить к нам в палатку, то обсыпали самые края снизу землею; верхнюю же палатку немного вспрыскивали водою, дабы не так скоро тепло сквозь оную проходить могло. Чрез все сие и нагревание палатки жаровнями, с нажженными угольями и получали мы весьма теплые себе убежища. А как каждый из нас имел и возил с собою кровати, то, не имея нужды спать на земле, и поваливались мы в них, как в банях; но жаль только, что сие наемное тепло не долго длилось, но скоро проходило и что нам по нескольку раз в день нагревание вновь повторять надлежало; также, что вход в палатку не весьма был свободен и принуждал нас нагибаться и подлезать под стену.

Наконец 7-го числа октября, в день рождения моего и вступления на двадцатый год жизни моей, дошли мы до славного нашего Мезиеля, и версты за две от сей крепости расположились лагерем, а фельдмаршал стал в городе и имел в него публичный въезд, при стрельбе из пушек. Тут стояли мы целую неделю и упражнялись в принимании провианта и печении хлебов, также в запасении себя прочими нужными вещами, ибо в сем городе могли уже мы достать, купить, всякую всячину.

Между тем как все сие происходило, вторая дивизия нашей армии, под командою генерал-анншефа Броуна, пошла от нас прочь и повернула вправо, в польскую, тут прикосновенную, провинцию Жмудию, или Самогитию, где назначены ей были зимовые квартиры. Мы же остались при фельдмаршале, и все полки разделены были по-бригадно, из коих три бригады пошли на кантонир-квартиры в Курляндию, а пять полков осталось при Мемеле, ибо сию крепость не рассудили мы за благо оставить.

Нашему полку посчастливилось быть включену в число тех, коим назначено было иттить зимовать в Курляндию. Итак, мы, переправившись 15-го числа в Мемеле чрез реку, выступили в поход, и 16-го числа ночевали при польской границе, при местечке Полонка, а 17-го числа дошли наконец до курляндской границы и ночевали при мызе Будендиц, а на утро тут дневали.

19-го числа выступили мы опять в поход и, отошед полторы мили, стали лагерем подле деревни Лагнгер, а в последующий день, отошед две мили, в первый раз стали по квартирам и ночевали.

Нельзя изобразить, сколь приятны нам тогда были самые бедные мужичьи хижины! По претерпении толь многих трудов, стужи и беспокойства, неведомо как рады были мы дорвавшись до тепла, и для нас самые скверные латышские избы лучше были палат белокаменных. Но сему и дивиться не можно, по причине, что тогда уже было самое глубокое осеннее время и стояла стужа с ежедневными морозами.

21-е число выступили мы опять в поход и, отошед мили три, принуждены были, за неимением квартир, ночевать опять в палатках на холоду, а что того досаднее, тут же еще и дневать.

23-го числа пошли мы далее, и дошли до кирки Обер-Сартау, стали все по квартирам.

24-го числа разделилась наша бригада, и киевский полк пошел влево, а мы со вторым московским — вправо; а вскоре потом пошел и второй московский полк от нас в сторону, и мы остались одни и ночевали по квартирам, занятым по деревням.

25-го числа шли мы с полком своим еще далее, и сделав небольшой переход, ночевали по квартирам, а последующего дня начали уже отделяться от нас роты и расходиться по сторонам; мы же остались при знаменах.