Можно было подумать, что Зигфрид всю свою жизнь только и делал, что предупреждал венценосцев о грозивших им катастрофах.

Когда старик всунул в рюмку язык, чтобы вылизать оставшийся на донышке золотистый шартрез, Симон не отвел стыдливо глаза, как это делали обычно другие гости. Напротив, он улыбнулся ласково и понимающе.

Словом, Лашом покорил все семейство.

Барон Зигфрид, который почти не вспоминал о недавних событиях – прошло не меньше месяца, пока он усвоил, что Франсуа умер, да и то он постоянно путал, когда именно это случилось, – несколько дней подряд приставал к домашним:

– Придет ли к нам снова тот молодой человек? Скоро ли я его опять увижу?

Некоторое время спустя Симон начал вести еженедельную хронику в «Эко дю матен». Анатоль Руссо был этим явно недоволен, и однажды, когда Симон опубликовал статью о реформе образования, министр сказал ему с суровым видом, откидывая длинную прядь волос:

– Спору нет, мой милый Лашом, у вас есть что поведать читателю, это ваше право, согласен! Но как бы вы отнеслись к тому, если бы я в качестве члена корпорации адвокатов вдруг вздумал выступить со статьей о реформе судопроизводства? Не забывайте, вы занимаете официальное положение. Следует выбрать между карьерой публициста и карьерой… словом, той карьерой, которой вы себя уже посвятили.

Министр не был в состоянии точно определить, какую именно карьеру он имеет в виду.

На следующий день Симон имел долгую беседу с Ноэлем Шудлером.

– Дорогой друг, я хорошо знаю Руссо, – сказал гигант. – При нем вы всегда будете лишь вторым и никогда не станете первым. Этот человек не любит продвигать людей ради них самих. А потом, не вечно же он будет министром! Когда он перестанет в вас нуждаться, что он сможет вам предложить? А главное – чем вы сами хотите заниматься? Знаю, знаю – политикой, вам незачем мне об этом говорить. Я и сам отлично вижу: вы походите на моего сына, он собирался выставить свою кандидатуру в парламент и преуспел бы в этом, особенно с помощью тех средств, которые я предоставил бы в его распоряжение. Так вот, Руссо не станет вам помогать, напротив! А на прессу и деловые круги вы сможете опереться. Независимо от этого и даже не спрашивая, сколько вы сейчас получаете…

Симон почувствовал, что ветер меняет направление и пора искать другого покровителя. Он уже вышел из того возраста, когда человеку охотно оказывают поддержку, и потому расположением столь могущественного человека, который только недавно потерял единственного сына, пренебрегать не следовало.

В тот же вечер Ноэль сообщил барону Зигфриду:

– Ну что ж, отец, ты можешь быть доволен! Я беру твоего друга Лашома к себе в «Эко». Практически это уже решено.

Люлю Моблан был один в своей гостиной, когда ему подали телеграмму; он пробежал ее, отложил в сторону, подошел к большому зеркалу в золоченой раме, висевшему над камином, и громко расхохотался.

В зеркале отразился его восхищенный взгляд и оскаленные огромные желтые зубы.

– Близнецы! Близнецы! – громко повторял он. – Браво, старина, браво! Хотел бы я теперь посмотреть на рожи моих дорогих родственничков! Близнецы!

Он несколько минут простоял перед зеркалом, любуясь собой, приглаживая белый пух на своих висках, похлопывая себя по животу и весело посмеиваясь; казалось, для того чтобы достойным образом отпраздновать рождение двух близнецов, ему и самому надо было существовать в двух лицах.

Потом он потребовал, чтобы ему принесли пальто, надел набекрень светло-коричневый котелок и вышел из дому, держа трость набалдашником книзу.

«Этой крошке я обязан величайшей радостью в жизни, – думал он, быстро шагая по улице. – Признаться, она всегда доставляла мне одно только удовольствие. Она с успехом выступила на сцене, она необыкновенно благоразумна… Близнецы! Я бы уплатил сто луидоров, чтобы поглядеть на рожу Шудлера. О, он об этом скоро узнает… Но куда, собственно говоря, я иду?»

Он остановил проезжавшее мимо такси.

– Клуб «Эксельсиор», бульвар Осман, – приказал он.

В клубе Моблан переходил из зала в зал и сообщал всем своим друзьям необычайную новость.

– Шутник! – восклицали они, похлопывая его по плечу.

Вечером, едва дождавшись открытия «Карнавала», он отправился туда, чтобы поведать Анни Фере о радостном событии. Певичка отменно сыграла свою роль.

– О, меня это не удивляет! – воскликнула она. – Сильвена писала мне, что толста, как башня. Бедная девочка! Родить двойню! Да ты у нас еще хоть куда, мой милый Люлю!

– Это произошло в тот вечер, когда я был мертвецки пьян, ведь ты сама видела, – ответил он с виноватым видом.

Несколько дней подряд Моблан приставал к каждому встречному:

– Ставлю двадцать против одного – вам нипочем не угадать, что со мной произошло…

И он смеялся громче, чем его собеседники.

Княгиня Тоцци пустила в ход острое словцо «липовые близнецы», а Лартуа забавлял им весь Париж.

Банкирам Леруа, у которых Люлю открыл счет на миллион франков на имя мадемуазель Дюаль, эта история вовсе не показалась смешной.