Отец помолчал, ни на кого не глядя, снова поднял книгу.

— Только одну еще выдержку… «За годы странствований этот человек… научился ладить с суровой природой Севера. Он приспособился к ней, отказался от многих потребностей; он соглашался жить в грязной землянке, занесенной снегом по крышу, он умел выждать пургу, вырыв в снегу яму для себя и собак, научился терпеливо делать пешие переходы, голодать, мерзнуть, болеть, жить в грязи и лишениях. Если это и была «романтика», то «романтика» отчаяния и приспособления. Если это и была жизнь, то жизнь хищника и бездельника. Впрочем, какая она ни была, она устраивала Карпухина, другой он не хотел. И на то были у него свои причины».

— Э т — т о страшно! — сказала Ангелина Ефимовна. — И такой Карпухин… — Она запнулась.

Все молчали. Ангелина Ефимовна не без досады взглянула на Бехлера и кока.

Борис Карлович сразу поднялся:

— Пойдем спать, Гаррик, вставать рано.

Кок пожелал всем спокойной ночи и неохотно пошел за механиком.

Когда они вышли, закрыв за собой дверь, Ангелина Ефимовна сказала то, что хотела сказать:

— И такой Карпухин оказался в вашей экспедиции? Я подразумеваю вашу первую экспедицию на плато, Дмитрий Николаевич.

— Да. Вы меня поняли… Это был таежный волк. Мы договорились с другим, но тот рабочий раздумал. Мы торопились, ведь экспедиция была ассигнована лишь на два летних месяца. Каждый потерянный день грозил обернуться неудачей. Мы взяли первого попавшегося.

— Проверили хоть документы? — спросил Ермак. Он давно уже оставил игрушку и внимательно слушал.

— Да. У него был паспорт, правда просроченный…

— Дмитрий Николаевич, все-таки что представлял из себя этот Абакумов? — задумчиво спросила Валя.

— Высокий жилистый мужик, необыкновенно сильный, мрачного характера, озлобленный на весь мир. Родом из староверского села на реке Лене. Мало он о себе рассказывал, но кое-что, сам того не замечая, по крупинке рассказал. О колхозе он и слышать не хотел. Из их семьи никто не пошел в колхоз. Да и семья быстро распалась…

Не исключено, что был одно время с бандитами. Мог уйти от них, потому что не поладил с атаманом. У него была идея фикс: никому не подчиняться. Прадед его, как он рассказывал охотно, бежал из России во время крепостного права. «Барину подчиняться не захотел». А вообще, знаете, колоритная фигура этот Алексей. В нем что-то есть и от тургеневского Бирюка и от тех удальцов, что ходили с Пугачевым. Ужасно обозленный!

— А на фронте он был? — спросил Женя.

— Говорит, был… Сомневаюсь, что до конца. Пересидел где-нибудь в тайге. Охотник первоклассный.

— Как же это произошло… что он сбежал? — тихо, но, по обыкновению, четко спросил Казаков Женя.

— Да, пожалуйста, расскажите подробно! — попросила Валя.

Отец чуть поколебался — не любил он об этом вспоминать, досада его брала, горе. Но он пересилил себя и довольно подробно рассказал о роковом утре…

Накануне они закончили сортировку и укладку образцов, уложили вещи в тюки, оставив только палатку и спальные мешки.

Вулкан, плато, теплое озеро, река Ыйдыга были осмотрены, по возможности изучены. Не открыты истоки Ыйдыги, но пора было пускаться в обратный путь. Вот-вот могла лечь зима.

Утром первым проснулся отец от какого-то беспокойного внутреннего толчка. Он резко поднялся, разбудив тем самым Михаила Михайловича и рабочего Григория.

Алексея Абакумова нигде не было.

Одна лошадь мирно паслась неподалеку, стреноженная, и это почему-то смутило отца. У них было шесть лошадей, и обычно они свободно паслись ночь, иногда далеко уходя в поисках скудного корма. По утрам Алексей отыскивал их. Всего вероятнее, что он и теперь отправился собирать лошадей.

— А где же тюк с провизией? — вдруг спросил Григорий.

Он сразу очень испугался. Кроме начатого мешочка с сухарями, ничего не осталось. Мука, крупа, консервы, даже сахар были похищены. Исчезли винтовки (собственная любимая охотничья винтовка отца осталась), почти весь запас патронов и пороха, овес для лошадей, вся посуда (кроме одного котелка), одежда, одеяла. Все, что можно забрать, было забрано. Только тюки с образцами не тронул Алексей Абакумов.

— Обокрал! — тонко закричал Григорий и расплакался.

С потемневшим лицом Казаков стал грузить на единственную лошадь образцы.

— Мы должны поспеть к лабазу раньше Алексея! — сказал отцу Михаил Михайлович.

— Ой, не поспеем! — ужаснулся Григорий, размазывая по лицу слезы.

Это был деревенский паренек, сибиряк, простодушный, старательный, но недалекий. С момента бегства Абакумова он испуганно и покорно ждал гибели и утонул в реке.

Лабаз, где оставался весь запас провианта, предназначенный на обратный путь, находился километрах в полтораста вниз по течению Ыйдыги. Они прошли пешком эти полтораста километров за четыре дня, изодрав об острые камни сапоги, сразу надорвав силы. На лошадь нагрузили образцы, спальные мешки.