Зашептались об этом Яшка с Сысоем, заподдакивали один другому. И согласились они на том, что, покуда солнце еще высоко, им следует воротиться в распадок, забрать Лешнево тело и скрытно доставить его до церковного батюшки Ларивона: пущай-ка святой отец решает за них, что делать дальше.

Не побоялись милые, воротились. Воротились они до Каменцо-ва разлога и что ж вы думаете? Лучше бы им, бедным, на этот раз да проснуться каждому дома на печи, чтобы все ими увиденное оказалось бы только-натолько живым сном.

Нету! Нету в распадке Лешнева тела! Нету, как не бывало.

Будто бы сто лет прошло с того дня, когда мужики наши его тут видели. Кострище есть, шалаш имеется, а тела нету. И даже место, где оно лежало, вчерашним припорошено. Но самое острое для живописания умственных картин то, что поодаль от кострища, в глубине распадка, чернеется огромная лепеха спекшейся в камень земли...

Сорок лёт назад, когда черти первоначально Лешню забрали, ладно, холера с ним. И двадцать лет назад - тоже ладно: пропал в тайге второй Лешня - туда ему и дорога. Ни тот, ни другой селянам особой заботы не оставили. А вот нынешний! Этот-то ведь раздвоился! Для какой нужды? И вообще... Кто они такие - Лешни? Может, они вовсе и не люди?! Может быть, какому-то бесу понадобилось расплодиться собою через людей? Зачем, опять же?

Вот видите, и у нас с вами голову успело заложить всей этой чертовщиной. Каково же было Рептухе с Ундером, ежели тогдашние человеческие мозги на добрую половину были еще со мхом перемешаны? Вот и подумалось им тогда: вдруг да Матвеева проданная душа появилась в деревне только лишь затем, чтобы Марфу окончательно совратить да оставить в деревне после себя очередного Лешню?

Много еще чего поналалакали тогда мужики на Матвея, поку-да-крупной рысцою в четвертый раз за день меряли одну и ту же таежную тропу.

Это ничего, что бежали они до отца Ларивона с пустыми руками, - доказательством их правоты лоснилась за Синтеповой излукою в дьявольский пятак спекшаяся земля.

Теперь мужичкам что остается проделать? Им остается немедля ударить в набат - собрать весь народ. Да чтобы непременно Матвей Лешня в церковь явился. И вот за аналоем да над святою иконою прихожанам все обсказать. Да пущай при этом и Матвей отчитается. А сейчас надобно поскорее до отца Ларивона добежать, согласия его получить.

Батюшка Ларивон с большим вниманием выслушал и Рептуху и Ундера, долго покачивал бородою, долго кряхтел, будто бы влезал на столь крутую невероятность, потом сказал: .
– Давайте-ка мы великой суеты сегодня творить не будем. Поступим так: вы тут оба посидите у меня, подождите, а я схожу до Матвея. Ровно бы Славену пришел проведать на ночь. Потолкую с ним, пригляжусь попристальней: что там, какие в нем изменения произошли. Не может быть, чтобы без изменений... Не так это просто - душе от тела отделиться. Это ж не рубаху скинуть. Так что... вы тут подождите меня, а я скорой ногой...

И ушел.

А над деревнею уже день кончился. С молодым морозцем ночь, как на грех, случилась настолько глубокою, что даже меж самыми дальними звездами еще столько же пропасти оказалось, сколько было до них от земли. Возьми кто да выколи батюшке Ларивону глаз, он и не увидит даже. Не идет Ларивон по улице, а крадется. Боится он, кабы где да повдоль малоснежной канавы не выселиться. Избы кругом спят. А ежели в каком оконце и теплится огонек лучины, так его света хватает только лишь на то, чтобы погуще темноту на деревню собрать...

А мысли-то в голове батюшки Ларивона далеко не святые: мысли-то с чертовщиною пополам.

Вот и зашевелилась в святом отце заячья жилка, и задергалась мелконькая. Ундеров с Рептухою недавний обсказ ожил перед слепыми в темноте Ларивоновыми глазами. И вот уж, вроде, кто-то дышит ему в затылок, вроде бы грозится и его душу из тела вытряхнуть. Вот уж, вроде, ловят его со спины черные руки. А когда поймают, не отпустят...

Ой-ой, как жутко!

Понесло же тесло [7] , да вразмашку плыть... Ох ты, мать Пресвятая Богородица! Напала бы жуть на батюшку немного пораньше, он бы наверняка подхватил полы облачения да припустил бы домой. А тут уж чего? Вот она, Лешнева изба, рядом уже. Вот она, и калитка на Матвеев двор...

Калитка-то вот она, да только ноги батюшки немного как бы от Ларивона отстали. Привалился святой отец к заплоту - подождать, когда они подбегут, сам глядит-видит, отсвет из Лешнева окна по земле серым пятном вытянулся. Окно то и дело заслоняется кем-то - пятно меркнет, потом опять сереет. Похоже, что обеспокоенный Матвей по избе снует; может, с матерью все еще отхаживается? Вот он, хорошо слышно в тишине, со Славеною заговорил. Видать, и в самом деле не улеглось еще в ней вчерашнее потрясение. Однако же кто теперь так просто сумеет убедить батюшку, что Матвей Лешня столь шибко взбудоражен лишь немочью матери? Не бесится ли он еще и оттого, что за долгий день не удалось ему оторваться от хворой Славены да исполнить, может быть, неотложные сатанинские задумки? Вон какие жаркие нотки срываются в ночь с Матвеева языка. Какими они щекотливыми мурашками падают батюшке Ларивону за шиворот и расползаются по святому его телу...