— Оно сводит людей с ума, — оправдывался хозяин гостиницы. — Я и сам не понимаю, как я мог так сорваться. Уже много лет я мечтаю об этих сокровищах. С тех пор как мне удалось устроиться присматривать за зданием, я ищу в подвалах клад. Это… это что-то вроде одержимости. Знаешь, это был не совсем я, кто так нехорошо поступил с вами в подвале. Я просто был не в себе. Но это больше не повторится. Сейчас я себя полностью контролирую…

— Прикуси язык, — я снова с отвращением взглянул на описанные брюки хозяина гостиницы. Ну да, он себя контролирует, цинично пронеслось в голове. И это не помешало ему обмочиться от страха, а из его носа все еще текло прямо на верхнюю губу, и я опасался, что вскоре его сопли попадут на подбородок, а оттуда на ступени лестницы, если он либо не возьмет себя в руки, либо не прекратит этот отвратительный спектакль и не вытрет, наконец, свой двойной подбородок рукавом или плечом. Любой двухлетний малыш лучше себя контролирует, чем этот хозяин пивнушки! Если бы мне не было так противно к нему прикасаться, я бы как следует толкнул его в спину, чтобы побыстрее подняться по лестнице, так сильно было мое отвращение, которое именно в это мгновение вспыхнуло во мне с новой силой, а также моя ненависть, которую, как я предполагал, я уже преодолел. Нам нужно было как можно скорее оказаться наверху, чтобы я мот поскорее свалить ответственность за этого отвратительного типа на Элен, раз уж она так настаивала на своем лидерстве. Я должен сделать быстро, насколько это возможно, так как я снова с полным отчаянием обнаружил, с каким наслаждением я играл роль жуткого живодера. Хозяин гостиницы был настоящим подонком, не в этом дело. Но, черт возьми, что же это было со мной, если я не только смог разыгрывать роль бессердечного палача, но и чувствовал себя гораздо лучше, чем мне бы хотелось? Давно ли во мне дремали такие наклонности, или это нечто такое, что находится в глубине каждого из нас и только и ждет экстремальной ситуации, чтобы наконец выйти наружу? Неужели все так просто, может ли быть, что достаточно нам оказаться в экстремальной ситуации и мы можем сбросить нашу человечность, нашу склонность и способность сочувствовать и сопереживать, как ненужную больше одежду? Когда я перешагнул грань разумного, рационального и объяснимого и вступил на почву извращений и что может случиться завтра? Смогу ли я просто расстаться с этим, отложить в сторону, преодолеть ту, до сих пор чуждую мне часть моей собственной личности, чтобы просто забыть все это как кошмарный сон? Смогу ли я завтра утром снова стать тем дружелюбным, слегка робким молодым парнем, каким я был до сих пор? Милый исчезающий тип, который не может наладить собственную жизнь, который не может и мухи обидеть и, может быть, вследствие всего этого ничего особенно ценного не добился в своей жизни? Или я всю свою жизнь лишь обманывал себя, стараясь подавить мое собственное я, мой собственный характер, притворяясь кем-то другим, таким, каким мне хотелось бы быть и каким в действительности я никогда не был? И неужели этой одной-единственной ночи хватит, чтобы сбросить эту маску, которую я носил долгие годы, чтобы наконец всем и мне самому стало ясно, что за бестия скрывалась под этой маской?

Нет, я не тронулся, начал я уговаривать сам себя. В особых обстоятельствах нельзя оценивать себя обычными мерками. И уж если эти обстоятельства не считать особенными, тогда я уж и не знаю, что можно считать таковыми. Мне пришлось пережить смерть двоих людей, троих, если считать поверенного в гостинице, и даже четверых, если исходить из того, что фон Тун мог не пережить своего падения в шахту. Это абсолютно нормально, что мои нервы напряжены и я не могу контролировать свое поведение. После всего перенесенного, мне понадобятся две-три недели на каком-нибудь калифорнийском пляже, чтобы прийти в себя, и при этом нужно будет лежать без движений двадцать четыре часа в сутки и прятаться в песке от всего, что может носить юбку. Это было бы наилучшей терапией. Возможно, тогда я снова стал бы прежним и, возможно, отказался бы от безумной идеи пригласить Юдифь к себе в Штаты, так как заметил бы снова, что она совершенно не мой тип и никогда не могла бы стать моим типом, потому что она слишком толста для меня, так же как и Карл, это колеблющееся нечто. И я бы сразу обнаружил, что я вовсе не влюблен в нее, просто в этих экстремальных условиях я нуждался в физической близости человеческого существа. Именно так и должно было бы быть, только так и никак иначе.

Мы поднялись по лестнице и вошли в коридор, в который выходили наши комнаты. Здесь наверху горела одна-единственная электрическая лампочка, которая решительно не выполняла поставленной перед ней задачи освещать коридор, и тот желтоватый свет, который она излучала, скорее лишь подчеркивал темноту, нежели высвечивал цвета, формы и тени. Едва мы вошли в коридор, в двери своей комнаты появилась Элен, как будто она только и делала, что поджидала нас и прислушивалась к нашим приближающимся шагам, и я инстинктивно отдернул руку, которой только что пытался грубо ударить Карла между лопаток, чтобы он двигался быстрее. В правой руке она держала большой кухонный нож, который давеча Юдифь разыгрывала между нами посредством спичек.

— Что вы там так долго копались? — рассерженно набросилась на нас докторша. — Черт возьми, я уже начала беспокоиться!

— Франк некоторое время не мог решить, пытать ему меня или просто прикончить, — ответил Карл, не успел я открыть рот, чтобы ей ответить. Внезапно его колени перестали дрожать, а его голос больше не казался неуверенным или испуганным. Похоже, он явно рассчитывал на содействие и поддержку Элен. Я раскаялся, что не использовал оставшийся скотч для того, чтобы соорудить ему внушительный кляп. Он пытается посеять раздор между нами, в этом я не сомневался, и, похоже, ему, как назло, это удалось: некоторое время Элен в замешательстве смотрела то на хозяина гостиницы со связанными за спиной руками, то на фашистский кинжал в моей руке, затем на ее лице появилось выражение сочувствия и, как мне показалось, гнев, затем повелительным движением руки она пригласила нас в комнату, которую она раньше делила со Стефаном и где теперь они с Юдифью дожидались нас.

Когда я проходил мимо нее, я заметил, как эта рыжеволосая бестия скользнула по моему лицу ледяным взглядом, и в первый момент я приписал ее очевидное недовольство моему излишне презрительному отношению к Карлу, но вскоре я поймал себя на том, что с самого первого мгновения, как я вошел в комнату, я уставился на разобранную постель, которая, как две капли воды, походила на ту постель, в которой я развлекался с Юдифью.

Стефан… А что Элен чувствовала к нему? Ей действительно нравились эти шкафообразные качки с коротко подстриженным бобриком волос, пичкающие себя исключительно анаболиками и сырыми яйцами, или он просто был для нее средством для достижения цели? А я? Любил ли я полных женщин, которые не носили лифчиков? Неужели мы все просто последовали этому немыслимому требованию старого поверенного в делах потому, что панцирь из гордости и самоуважения оказался на удивление тонким, как только оказалось, что ставка необычайно высока? Глядя сейчас на стоящую прямо передо мной Элен, я чувствовал себя проституткой.

На второй, узкой кровати лежала Юдифь. И не похоже было, что Элен ей сильно помогла. Она наложила Юдифи шину на предплечье, и кровь из раны больше не текла так сильно, но лицо было бело как мел. Крошечные бусинки пота на ее перепачканном кровью и пылью лбу говорили о том, что у нее, должно быть, есть небольшая температура, так как в комнате было не то чтобы особенно холодно, но и не тепло. Кроме того, ее взгляд был несколько мутным и застывшим.

Элен шумно вдохнула воздух через нос, когда мимо нее в комнату вошел хозяин гостиницы.

— Карл, тебе не помешало бы сходить в душ, — сказала она и незаметно отступила от него подальше.

Карл сконфуженно опустил голову и состроил такую гримасу, как будто Элен дала ему пощечину.

— Может быть, вы думаете, что мне приятно так пахнуть? — он снова перешел на плачущий тон и укоризненно приподнял свои связанные за спиной руки. — Но как я буду принимать душ в таком виде? И моя одежда безнадежно испачкана. Франк разыгрывает тут надменность, но, спорю, если бы он пережил то же, что и я, он тоже наложил бы в штаны. Вы даже не можете себе представить, что это такое!

— Мы посочувствуем тебе потом, когда нам не о чем будет больше беспокоиться, — холодно ответила Элен и коротким кивком указала на сумку Стефана, которая стояла открытая перед скромным одностворчатым шкафом, точно таким же, как стоял и в моей комнате. С последними словами ее голос стал пронзительнее, словно надломился: — Теперь он не станет возражать против этого.

Элен сжала губы в тонкую ниточку и торопливо повернула голову так, чтобы никто не видел ее лица. Она громко и глубоко вздохнула один, потом второй раз, и когда она снова обернулась к нам, она снова полностью владела собой — по крайней мере, внешне.