Шрифт:
До того как в Китае решились пойти на создание из разрозненных бригад мощного соединения конного корпуса, Примаков своим пространным письменным докладом, сохранившимся в Архиве Министерства обороны СССР, убедил Фэна в необходимости и полезности такой перестройки. В частности, в том обстоятельном трактате о службе китайской конницы мы находим и такое место:
«Тыл армии гражданской войны очень слаб. В стране нет прочной власти. В народе нет единодушия – он делится на группы, сочувствующие разным борющимся сторонам. Поэтому коннице легко действовать в тылу противника, организовав там партизанскую войну и совершая рейды крупными массами для разрушения тыла… Конница – глаза и уши армии… При неудачах своей армии конница прикрывает ее отступление… давая возможность привести в порядок свои войска за стеной ее сабель».
Примаков заканчивает доклад тактично и тонко:
«Высокая древняя культура Китая дала ему возможность раньше европейцев изобрести порох, но ход истории был таков, что европейцы научились лучше китайцев пользоваться порохом: это до сих пор стоит Китаю очень дорого.
…Китайские революционные солдаты исправили историческую ошибку своей страны и научились владеть порохом по-европейски; очередная задача китайского народа – создать мощную, европейского типа стратегическую конницу».
14. Под крылом ветряка
Летом 1921 года вызвали меня в Винницу. Стоял я тогда со своим 7-м, головным полком 2-й Черниговской дивизии червонного казачества в Литине. Три часа ходу на резвом коне – и тридцать километров остались позади. В штабе корпуса, утопавшем в зелени цветущих садов, я застал и своего начальника дивизии, кавалера двух боевых орденов (один из них за № 35) Дмитрия Шмидта, того самого, которому два года назад я привозил пакет в наши Вутенки.
Дружба Шмидта с Примаковым началась еще в нейтральной зоне – ничейной полосе, разделявшей Советскую Россию и оккупированную немцами Украину. Царский прапорщик военного времени, коммунист с трехлетним стажем, Шмидт появился в лесах Унечи в августе 1918 года после неудачного восстания. Он возглавлял часть повстанческих сил Полтавщины, а коммунист, бывший царский подполковник Крапивянский – повстанцев всей Черниговщины.
Потом комбриг Шмидт вместе с червонными казаками освобождал Харьков, Полтаву, Кременчуг, Подолию. Весной 1921 года, не закончив курса в академии, явился к нам. И привез с собой еще одного «дезертира учебы» – кавалера двух боевых орденов Ивана Константиновича Бубенца, в прошлом командира чапаевской конницы, любимца Фурманова, Фрунзе.
Офицер военного времени, гвардеец, он создал боевой отряд, развернувшийся позже в один из чапаевских полков.
…В кабинете у Примакова оба моих начальника объяснили мне цель вызова. Надо было в срочном порядке составить «Памятку для бойца». В районе, кишевшем петлюровскими бандами, иные наши товарищи становились жертвой своей беспечности. И не только рядовые. Нелепо, но геройски погиб командир 10-го полка Федор Святогор. Его боевой орден нацепил себе потом атаман Гальчевский…
Виталий Маркович положил предо мной стопку толстых книг в добротных переплетах. Труд Филлиса о выездке лошадей. «Обряд службы» полководца времен Екатерины II Румянцева – учителя великого Суворова. Книги по тактике конницы, по истории военного искусства.
– В академии посылать пока не можем – надо кончать с бандами, готовить части к переходу в казармы. А учиться мы должны все, – сказал тогда мой командир корпуса, – Вот и надо читать, набираться ума, да еще помнить о товарищах… – Примаков велел мне после прочтения первой книги направить ее с ординарцем командиру 8-го полка, а тот дальше, вплоть до командира 12-го полка 2-й дивизии Александра Горбатова. – Это вторая причина вызова, – сказал Виталий Маркович. – А есть еще и третья, – с какой-то загадочностью добавил он. – Поедем…
Выйдя из-за огромного дубового стола, Примаков направился к дверям. Вслед за ним пошли и мы – начальник штаба корпуса Семен Туровский, его заместитель Владимир Микулин, Шмидт, адъютанты комкора – Кузьмичев и Пилипенко. Сели на лошадей. Проехали не торопясь по тенистым улицам Садов, свернули на Вороновицкую дорогу.
Справа и слева от нее виднелись пестрые поля – куцые наделы хлеборобов.
Вдали показались незасеянные горбы Малых Хуторов, а на них темные силуэты ветряков, флегматично размахивавших своими огромными ажурными крыльями. Вожак кавалькады, раскурив на ходу трубку, перевел коня в резвую рысь, а вскоре – в манежный, а потом и в полевой галоп. Мы все вслед за Примаковым взлетели на крутые горбы.
Но что это? Наваждение или мираж? Примаков, не сворачивая, полетел на ветряки. Уже слышно ленивое поскрипывание высушенной солнцем и ветрами вращающейся их оснастки. Мальчик, боевой конь комкора, видать, приученный уже к этому номеру, шевельнув ушами, с ловкостью циркового акробата устремился в просвет между двумя вращающимися крыльями.
Повинуясь своему, как мне тогда казалось, сумасбродному всаднику, конь, радостно фыркая, обскакал вокруг ветряка и остановился как вкопанный у бревна-правила. Примаков, шумно вздохнув, застыл в седле…