Веки сами по себе опустились. Никакого поиска. Что блуждать в пустоте. Он не помнил лица резидента, ничего не помнил. И не потому, что устал мозг или время стерло образ, просто встреча с Сунгарийцем была слишком короткой, причем единственная встреча. Если бы Сунгариец отличался чем-либо особенным, какая-то черта редкая, приковывавшая глаз, была в его облике, Доихара, конечно, зафиксировал бы ее.

Веспа привез Сунгарийца, тогда еще не Сунгарийца, а казачьего подъесаула, тачавшего сапоги для харбинских чиновников, на конспиративную квартиру. Где точно находилась эта квартира, Доихара не помнил: у сотрудников японской военной миссии было множество конспиративных квартир. Сеть расширялась, и места явок агентов буквально усеяли Харбин В Фуцзядяне, кажется. Старый китайский район с его узкими, слепыми переулками, бесчисленными харчевнями и опиумокурильнями хорошо оберегал тайну любой встречи.

В небольшой комнате с задернутыми занавесками при свете жалкой керосиновой лампы казачий офицер показался Доихаре очень высоким, голова едва не упиралась в потолок. Впрочем, потолки в китайских домиках низкие — поднятой рукой свободно достанешь камышовый настил. Просто подъесаул был выше Доихары — вот в чем дело, а себя Лоуренс-2 считал высоким человеком.

Около окна стояли табуреты, и Доихара поспешно сел. Для «гостя» он подчеркнул этим свое начальствующее положение, а себя избавил от неприятной необходимости чувствовать разницу в росте… Унизительную в некотором смысле разницу. Сел и отвернулся. Стал смотреть на желтый язык пламени, что приплясывал в стеклянном пузыре лампы. Так Доихара делал при встрече с агентами: лицо себеседника его не интересовало. Да и существовало ли вообще лицо? Агент! Человек, который куплен.

Молодой, старый, красивый, некрасивый — какое это имело значение? Когда приобретали его, оценили качества, возможно, смотрели даже зубы, как у лошади на торгах. Все оказалось подходящим. Веспа не взял бы плохой товар. Этому итальянцу с китайским паспортом Лоуренс доверял. Опытный скупщик! Теперь Доихара пожалел, что поручил вербовку Веспе. Как бы пригодились сейчас приметы Сунгарийца.

— Высокий… Он был высокого роста, — виновато произнес Лоуренс-2 и глянул на майора так, будто просил извинить за слишком скупое сообщение. «Вы должны учесть, — мысленно добавил он, — что в обязанности начальника военной миссии не входит вербовка резидента для Благовещенска. Я мог интересоваться лишь его деловыми качествами, легендой, с которой он пойдет на левый берег, наконец, произнести напутственную речь… Остальное — дело подчиненных». Высказав все это взглядом и убедившись, что Язев понял, Доихара несколько успокоился. В душе, однако, жила досада на себя, на всех. На того же амурского казака. Надо же было ему пройти мимо начальника миссии непримеченным!

Язев, кажется, вздохнул. В такую трудную для Доихары минуту высказал свое огорчение и тем столкнул Лоуренса-2 с его пьедестала, высокого, сооруженного усилиями стольких лет. Доихара почувствовал, что падает…

«Не поверили!» Он не подумал о майоре. Майор мог не поверить. Пусть! Не поверили там, в Хабаровске и в Москве Руки стали влажными. Холодная испарина выступила на ладонях, и Доихара провел ими по сухой ткани брюк, стараясь избавиться от раздражающего ощущения влаги.

— Высокого… Я должен поработать. Должен вспомнить.

Предательская влага не оставляла его рук, они стали еще мокрее, и холодок сковал пальцы. Доихара принялся перебирать ими, постукивая по коленям, как по клавишам. Ему сделалось страшно. Страшно, как в минуту ареста, когда перед ним открылась чернота бездны. Вечная чернота. Защититься от нее нельзя. Можно оттянуть мгновение, и только. Все эти месяцы приходилось заглядывать в бездну. Вначале редко, сейчас — все чаще и чаще. Изменившийся ритм стал пугать его: как бы ощущение падения не стало постоянным. Другие, сидящие рядом в камере, пытались принять эту необходимость, приучить себя к неизбежному. Он не мог. Ужас охватывал его при одной лишь мысли о конце.

Ему говорили, что он самурай, слуга императора, наконец, просто японец, долг которого принять смерть как дар неба. Напоминали об уходе из этого мира военного министра Анами, добровольном уходе. Он слушал и молчал. Будто бы соглашался. Но в глазах был протест, боль была. Не принимал смерти Доихара. И они, сидящие рядом, видели это.

Боль заставляла его искать выход, торопила. Кажется, он нашел просвет в глухом кольце: тайна «Большого Корреспондента». Широкий просвет, через него можно было вернуться в мир, тот прежний мир, который находился за стенами тюрьмы Сугамо и ежедневно заглядывал в решетчатые оконца арестантской машины.

Доихара уже шагнул в просвет. Так, во всяком случае, ему представилась встреча с советским контрразведчиком. И тут вдруг выход заслонил Сунгариец, этот сапожник в чине казачьего подъесаула. Заслонил своим бесформенным телом, да-да, бесформенным: не было в нем ничего определенного, ясного, запоминающегося. Безликое существо, тень какая-то. И как тень — нематериальна. Легенда, идея, мечта. Выдумка Доихары!

Вот чего он испугался.

Он встал грузный, измученный беседой. Последними минутами измученный, словно была проделана непосильная работа. Ей отдано все, даже вера в завтрашний день. А это ли не самое большое из того, что он имел и чем жил?

Выдумка! Легенда!

Об этом тоже подумал Язев. В какую-то секунду, когда Лоуренс-2 растерянно смолк и стал искать в лабиринтах своей памяти приметы Сунгарийца, Язев испытал досаду: старый, опытный разведчик потерял то, что не имел права потерять. Не имел права. И если уж потерял, то не должен был идти сюда, на встречу с представителем советской контрразведки. Без примет, без фамилии, без каких-либо опознавательных деталей трудно, да и просто невозможно отыскать резидента. Располагая лишь общими сведениями о Большом Корреспонденте и Сунгарийце, в Благовещенске, Хабаровске и Москве не продвинутся ни на шаг. Условные обозначения, псевдонимы! А что за всем этим?