– Зверушка. И я тоже зверушка. Неужели не понимаешь? Только мы действительно не белки безобидные. И нечего здесь корчить оскорбленную невинность. Когда ты в первый раз вцепился в горло жертве, тогда и стал хищным зверем, алчущим чужой крови. Вон клыки какие отрастил, – насмешливо оскалился эльф, демонстрируя собственные, ничуть не меньшие и такие же острые, и указал на кувшин: – Вино там, хочешь – наливай, закончится – принесу еще.

Аш привык, что многим сложно постичь, каково это – прожить полторы тысячи лет. Не только смертным; он насмотрелся и на собратьев-эльфов, которые впадали в ступор, пытаясь осознать, какой громадный опыт взвален на его плечи. Неписаный закон: переступив тысячелетний возраст, его соплеменники становились отшельниками, живыми легендами. Так было принято. Не общиной эльфов – так сами решали для себя те, кто умудрился прожить столько. И выжить. И понимать, что означает выживание. Может, и есть миры, где нет нужды бороться за жизнь, но Аш был из другого мира: с юных лет ему приходилось зубами выгрызать свое место под звездным небом. Опыт сложился в многовековую мудрость, часто скрываемую за насмешкой – над собой. И лишь раз его сердце дрогнуло. И тогда зверь вырвался наружу, ломая оковы и возводя нерушимые стены, не позволяя сумеречнику впасть в тоску и закончить жизнь, угаснув.

Теперь сердце эльфа снова попало в плен. И уже некому было его спасать. Не будет перемен, дарованных рождением волка, никто не сотрет услужливо память. Второго такого подарка быть не могло. Да и не хотел его Аш. Не хотел забывать эти васильковые глаза, эту сжигающую страсть, пусть и настолько неправильную. И лишь где-то в глубине сознания острыми осколками ранили изумрудные блики.

– Так и будешь валяться, наливаясь вином, или пойдешь со мною на прогулку? Видишь ли, я по ночам в доме быть не люблю, для этого вполне хватает дня. И еще – ты что-то, кроме крови, употребляешь в пищу, или только крепкие напитки? – почти обреченно спросил друид, подозревая, что, скорей всего, Рован в иной еде не нуждается. И верно: тот отрицательно покачал головой и, дотянувшись до кувшина, снова наполнил кубок. Аш не понимал, как себя вести сейчас. И оттого шел наперекор своим желаниям: хотел сгрести строптивого вампира в охапку и молча растянуться на постели, но вместо этого прятался за пустой болтовней, до которой был совсем не мастер. Он вообще не умел общаться и привык жить в одиночестве, хотя нельзя сказать, что это ему нравилось. Можно даже сказать, что он был весьма разговорчив, вот только не с кем было. Потому и терялся, говоря много и часто невпопад. Просто найти того, кто разделил бы такую жизнь, он не смог.

Потому и сбегал сейчас от ненужных, бессмысленных разговоров. И был рад, что Рован решил остаться и приминать подушки, напиваясь. Хотелось оказаться там, где можно привести в порядок мысли и хотя бы попытаться понять себя. Вернее, принять то, что произошло, что родилось в душе и теперь не давало покоя, выжигая эту самую душу едким огнем.

И таким спокойным местом, где никто не помешает, но вернет в привычное русло, помогая осознать, что на самом деле дорого, а что напускное, – был лес. И были волки. Именно к ним вознамерился пойти друид и среди них искать ответы на мучающие его вопросы – хозяин леса всегда находил утешение и покой среди себе подобных. Считать таковыми волков было вполне нормальным для сумеречника, ведь частично он сам был таким же хищником. Пусть и не серым.

Деревья тревожно шелестели листвой, чувствуя настроение Аша; ветер обнимал за плечи, ерошил волосы, пытаясь развеять тяжелые мысли. Мир вокруг настороженно застыл. Эльф столь глубоко погрузился в свои раздумья, что очнулся, лишь когда в ладонь ткнулась морда волка. Сумеречник словно вынырнул из сна. «Стряслось чего?» «Болезнь. Волчица принесла из других лесов».

Нет, волк не мог говорить даже мысленно – он просто передавал образы, из которых в сознании друида складывалась картина. Неутешительная. Исходя из того, что поведал вожак, в стаю пришла моровая болезнь. Со временем волки и сами справились бы с напастью, отыскав в разнотравье те растения, которые способны вылечить их, – но к этому моменту многие умерли бы от мора. Так всегда было, и так будет… но не в лесу Аша. Допустить гибель серых братьев от какой-то там болезни он не мог. И поспешил в логово, но уже не для спокойных размышлений, а для спасения волчат, которые первыми попали в волну недуга. Волчица, принесшая болезнь, уже была мертва.

Время полетело кувырком. Добежав до логова, Аш тотчас принялся за исцеление, начав с самых младших и слабых. Ладонь простиралась над серыми комочками, расцвечивая ночь сполохами золотистого сияния. Нескольких удалось спасти уже на пороге смерти. Он не останавливался, переходя от маленьких к старшим, не пропуская никого, чтобы не дать болезни спрятаться в ком-то, не проявившись зримо. Последней очередь дошла до вожака. Сумеречник выдохся и устал, но всё же окунул в золотой свет и матерого волка, стоящего во главе стаи.

Закончив, Аш вздохнул с облегчением. Думать о чем-то не осталось сил. В определенной степени цель была достигнута – мысли пришли в порядок. Ночь убывала, предвещая скорый рассвет; пора было возвращаться домой. К вампиру.

Он не шел, он мчался домой, прокладывая самый короткий путь не по земле, но по дороге из веток, летя над тропинкой. Так быстрее, так ближе. Что-то ломалось в предрассветном воздухе, разбивалось на мелкие осколки, отдаваясь в душе малиновым печальным звоном. Колючий ком застрял в горле, не позволяя дышать. Аш спешил. Увидеть еще хотя бы раз васильковый взгляд. Насмешливый взгляд вампира.

И опаздывал. Нутром чуял, что опоздал. Что-то непоправимое уже произошло. И даже если Рован не успел уйти, всё равно исчезнет, следуя по своему пути, оставив лишь обломки разбитых надежд. А были ли они, эти надежды? Иллюзия. Растворится в утреннем тумане. Безвозвратно. Откуда пришло это понимание, Аш не знал. Предчувствие.

Ощущение крошащегося льда в ладонях. И синие глаза. Слишком живые для того, кто не имеет права считаться живым. Еще не потеряв, чувствовать горечь утраты. Он сам придумал себе этот обман – и никого не вправе винить за это. Не вправе упрекать. Едва найденное тепло выскальзывало песком сквозь пальцы, оставляя ему лишь гложущую пустоту. Одиночество. Оно не так и тягостно, когда не с чем его сравнивать.

«Не уходи! Что ж ты делаешь? Что я делаю? Почему? Почему я понимаю, что теряю тебя, хотя ты и не был никогда моим, чтобы я имел право так думать? Не уходи, не рви меня на части. Хочешь избавиться от меня – тогда убей. Не оставляй мучаться. Не оставляй. Даже если ты – всего лишь сон. Не покидай меня. Не покидай. Останься сердцем в моей груди, ты всё равно мое украл. Останься выдохом и вдохом. Теперь я знаю, кто ты для меня. Просто будь. Если уходишь – возвращайся. Чтобы я знал, что не забыт тобой. Я не скую тебя цепями, но не покидай».