Последовали бурные дебаты, в которых, «кроме возмутительного поведения Племиния, много было сказано о платье самого полководца, не только не римском, но даже и не солдатском». Его критики жаловались, что он «расхаживал по гимнасию в плаще и домашних туфлях и посвящал все время легкомысленным книгам и палестре. Весь штаб его предавался наслаждениям, которые предлагали Сиракузы, погрязнув в праздности и изнеженности. Карфаген и Ганнибал выпали из его памяти…» — что несколько непоследовательно со стороны людей, которые предлагали отозвать его за то, что он сразился с Ганнибалом. Какая мелочность и как она характерна для человеческой натуры! Подлинный гнев заржавевших стариков вызвала не снисходительность к Племинию, но греческие утонченные вкусы и занятия Сципиона.

Но возобладал все же совет мудрых. Метелл указал в своей речи, как непоследовательно было бы для государства отзывать теперь осужденного в его отсутствие человека — того самого, которому они поручили закончить войну, и несмотря на свидетельства локрян о том, что в присутствии Сципиона никаких бедствий с ними не происходило. По предложению Метелла на Сицилию была направлена следственная комиссия, чтобы встретиться со Сципионом на Сицилии или даже в Африке—в случае, если он уже отбыл туда, — с полномочиями лишить его командования, если сделанное в Локрах было совершено по его приказу или при его попустительстве. Комиссия должна была также расследовать обвинения против военного порядка, касались ли они распущенности самого Сципиона или ослабления дисциплины в войсках. Эти обвинения выдвинул Катон, который был не только сторонником Фабия, но считал своей особой жизненной миссией противодействие греческой культуре и проповедь грошовой экономии. Говорили, что он продавал рабов, как только они становились слишком стары, чтобы работать, что он ценил жену не больше, чем рабов, что он бросил в Испании верного коня, лишь бы не оплачивать его перевозку в Италию. Как квестор при Сципионе на Сицилии, он обвинял своего полководца в чрезмерной щедрости к войскам — до тех пор, пока Сципион не избавился от его услуг. Обозленный Катон вернулся в Рим, чтобы присоединиться к Фабию в сенатской кампании против расточительства.

Комиссия отправилась вначале в Локры. Племиний уже был брошен в тюрьму в Регии. По некоторым сведениям, это сделал Сципион, направивший легата с охраной схватить его и его главных приспешников. В Локрах гражданам были возвращены собственность и гражданские привилегии, и они с готовностью согласились послать депутатов, чтобы дать в Риме показания против Племиния. Но когда их пригласили приносить жалобы на Сципиона, граждане заявили, что они убеждены, что ущерб не был нанесен им ни по его приказу, ни с его одобрения.

Комиссия, освобожденная от обязанности расследовать такие обвинения, тем не менее, отправилась в Сиракузы, чтобы собственными глазами увидеть порядки в войсках Сципиона. В истории есть параллели таким политическим расследованиям в канун больших военных предприятий — дело Нивеля есть самый недавний пример, — и они часто оказывали губительное воздействие на веру командира в себя и веру подчиненных в него. Но Сципион прошел испытание. «Когда они были на пути в Сиракузы, Сципион приготовился очистить себя, но не словами, а фактами. Он приказал всем войскам собраться в Сиракузах и привести флот в боевую готовность, как будто на следующий день предстояла битва с карфагенянами на суше и на море. В день прибытия он гостеприимно принял депутатов и на следующий день представил их взглядам свои сухопутные и морские силы — не только построенными в порядке, но проводящими боевые маневры на суше и показательную морскую битву в гавани. Затем претора и депутатов пригласили обойти арсеналы, продовольственные склады и прочие вещи, подготовленные для войны. Каждая вещь в отдельности и все вместе вызвали в них такое восхищение, что они выразили убеждение, что с такой армией и под водительством такого генерала карфагеняне неизбежно будут разгромлены. Они просили его, с благословения богов, начать переправу…» (Ливий).

Эти депутаты не были, как «штафирки» войны 1914–1918 гг., замечательны только своим невежеством в военных делах. Как большинство римлян, они обладали военной подготовкой и опытом, и никакое очковтирательство их бы не обмануло. Перед лицом такого вердикта странно, что историк с репутацией Моммзена еще раз принял за чистую монету злобные нападки Фабия и повторил от своего лица мнение, что Сципиону не удавалось поддерживать дисциплину.

Только штатский историк, невежественный в военных делах, мог вообразить, что армия без дисциплины могла выполнять сложные римские боевые маневры и довести приготовления до такой эффективности, которая не только получила одобрение, но вызвала энтузиазм у экспертной комиссии.

По возвращении в Рим горячие похвалы комиссии побудили сенат проголосовать за переправу Сципиона в Африку и за позволение ему отобрать себе из тех войск, которые были на Сицилии, людей, которых он хочет взять с собой. Ирония этого неохотного и запоздалого позволения была шита белыми нитками. Он получил благословение, и это было все. В предприятии такого масштаба он получил от сената еще меньше поддержки, чем Ганнибал от Карфагена. Из римских войск, кроме его собственных добровольцев, на Сицилии находились только остатки 5-го и 6-го легионов, разгромленных при Каннах и в наказание за поражение отправленных в ссылку на Сицилию. Менее проницательный командир поостерегся бы положиться на войска, претерпевшие такое унижение. Но «Сципион был очень далек от презрения к этим солдатам, ибо знал, что поражение при Каннах вызвано не их трусостью и что не было в римской армии солдат, которые служили бы так долго и были столько опытны в различных видах битв». Они, со своей стороны, горели желанием смыть незаслуженное клеймо позора, и, когда он объявил, что берет их с собой, он мог быть уверен, что этим знаком своего доверия и великодушия он завоевал их безграничную преданность. Он инспектировал их каждого по отдельности, одного за другим, и, отделив негодных к службе и заполнив их места собственными людьми, довел численность каждого легиона до 6200 пехотинцев и 300 конников.

Римские отчеты сильно разнятся в вопросе о численности войск, погруженных на суда, и даже во времена Ливия неопределенность была так велика, что историк не решился высказать свою оценку. Самая низкая оценка — 10 тыс. пехоты и 200 конницы, вторая — 16 тыс. пехоты и 1600 конницы, третья, и максимальная, — 35 тыс. пехоты и конницы. Первая опровергается ранее приведенными фактами, которые, кажется, указывают на вторую оценку как наиболее достоверную. В любом случае для намеченной цели сил было явно мало.

Есть поразительная параллель между положением и численностью войск Сципиона в 204 г. до н. э. и войск Густава-Адольфа в 1630 г. н. э., когда король шведов пересек Балтику, нацелившись в сердце имперского могущества. Оба войска, хоть и небольшие числом, были выкованы полководческим гением и личным магнетизмом вождя, сделавшись превосходным орудием войны — кадровой армией, основой дальнейшей экспансии. Сама африканская экспедиция и ее триумфальный успех целиком являются заслугой Сципиона, как показывает, например, цитата из Моммзена, далеко не дружественно настроенного автора: «Было очевидно, что сенат не назначал экспедиции, но просто допустил ее; Сципион не получил и половины тех сил, которые ранее были отданы под команду Регула, и ему отдали те самые войска, которые сенат несколько лет намеренно подвергал унижениям. Африканская армия была в глазах сената последней надеждой опозоренных легионеров и добровольцев; в любом случае государство не имело веских причин сожалеть об их потере». И однако, многие историки утверждают, что победа Рима в Пунической войне объясняется мощной поддержкой его полководцев со стороны государства, а поражение Карфагена — противоположными причинами!