— Сонга! — позвал ее как-то Конан. — Иди сюда лежать. — Он похлопал рукой по циновке. Ему катастрофически не хватало слов. — Ты лежать со мной. Давай любить-любить. Будет хорошо.

— Нет, Таргока, — рассеянно отозвалась она, несколько раз горизонтально помахав рукой из стороны к сторону — атупанский жест, выражающий категорическое несогласие. По привычке она выговаривала слова медленно и отчетливо, словно разный с ребенком. — Лежать с тобой нет. Таргока больной. Любить-любить нет. Будет плохо.

— Таргока не больной, Таргока здоровый, — упрямо возразил Конан, тыкая пальцем в свой бок, который покрылся наконец толстой коричневой коркой засохшей крови. Он пытался придумать, как бы ему сказать, что, если Сонга не ляжет с ним, вот тогда то ему и будет плохо, но, так и не придумав, неуклюже закончил: — Будет хорошо.

— Лежать с тобой нет, — еще раз повторила Сонга. — Таргока сильно больной. Туда идти тоже нет. — Она мотнула головой в сторону двери. — Таргока тут — Аклак не убивать Таргоку. — Для наглядности она изобразила удар топором. — Потом Таргока не больной. Таргока идти туда — Аклак убивать. Потом будем любить-любить.

— Что?! — У Конана волосы встали дыбом. Ом судорожно силился сообразить, что бы все это значило. — Аклак убивать Конан… Таргока? — уточнил он.

— Да, Аклак убивать Таргока. Таргока убивать Аклак. — Сонга пожала плечами, явно не придавая итогу схватки никакого значения. — Потом Таргока любить-любить Сонга.

Конан временно выкинул из головы проблему, каким образом ему удастся "любить-любить Сонгу" если Аклак его убьет, и задал следующий животрепещущий вопрос:

— Сонга любить-любить Аклак?

— Нет!!! — Безо всякого предупреждения Сонга, которая, разговаривая с ним, толкла земляные орехи в сосуде из выдолбленной тыквы, запустила в Конана тяжелым деревянным пестом. Сонга нет любить-любить оонка! Таргока говорить плохо!

— Что значит оонка? — беспомощно спросил Конан.

— Оонка — это оонка! — раздраженно отрезала Сонга. Нагнувшись, она нарисовала на земляном полу двух больших человечков и двух маленьких, Затем, чтобы стало еще понятнее, она показала, как достает из своего чрева ребенка и кормит его грудью. После этого она повторила всю пантомиму и сделала вид, будто кормит второго младенца другой гpvдью. — Оонка, — повторила она.

— Ах вот что, оонка значит брат, — догадался Конан. — Аклак — оонка. Аклак нет любить-любить Сонга. — Он энергично покивал головой, давая понять, что всецело одобряет это табу. Потом спохватился и подтвердил свое полное согласие с этим основным принципом, помахав рукой вверх-вниз на уровне подбородка, на атупанский манер. Но другой вопрос по-прежнему продолжал волновать его. — Оонка убивать Конан?

— Да убивать. — Сонга принялась бойко размахивать кулаками, и у Конана гора свалилась с плеч. Он уразумел наконец, что слово, которое, он полагал, означает "убивать", на самом деле значит "драться" или "бороться". Что ж, он не против.

Сонга тем временем заговорила вновь: — Таргока видеть Сонга голая. — Она приняла добродетельно-оскор-бленный вид. — Много плохо-плохо. Аклак убивать Таргока. Плохо-плохо уходить. Потом Таргока украсть Сонга. — Она скромно потупила глаза и принялась расправлять бусы на обнаженной груди.

Во время этого разговора Конан не сумел полностью разобраться в тонкостях брачных обычаев атупанов, однако, возвращаясь к той же теме в последующие дни, многое, если не все, стало яснее. Племена, обитающие в окрестностях реки Таргокан, имели обыкновение добывать себе жен у своих соседей, что было очень разумно, если не забывать об их малой численности и строгом запрете на кровосмесительные браки. Конану приходилось встречать людей с признаками вырождения в небольших поселкаx, где подобного табу не было, и он понимал жизненную необходимость таких жестких правил. Похищение женщин, как рассказывали Конану, в прежние времена практиковалось и в Киммерии, хотя в годы его детства это сплошь да рядом оказывались не женщины из соседних племен, а томные холеные южные красавицы, отбитые у пришельцев с юга.

В атупанских племенах, как выяснил Конан, существовала негласная договоренность оставлять девушек, достигших брачного возраста и не нашедших мужа в своем племени, в определенных местах в известное время, где они совершали ритуальны, омовения. Девушки предпочитали, чтобы их похищали не поодиночке, а целыми группами, так было легче пережить неизбежное расставание со своими близкими. Поскольку принято было красть лишь незамужних, никаких недоразумений, не говоря уже о войнах, среди этих племен никогда бывало, тем более что им до сих пор оставалось неизвестным такое "благо" цивилизации, как рабство.

Что же касалось самой Сонги, то здесь случай был в некотором смысле исключительный. Подходящей для нее пары в племени не нашлось, а она решительно отказывалась уходить в чужое племя, потому что была очень привязана к брату и матери Отца она лишилась еще в детском возрасте, когда он погиб во время охоты на бизонов.

В тот день, когда Сонга впервые увидела Конана, она совершенно не ожидала встретить в лесу (где, насколько ей было известно, не должно быть никаких других племен) израненного чужеземца и уж тем более быть похищенной им. Когда же он потерял сознание, она позвала своих coплеменников, которые и принесли киммерийца в шатер. Только теперь Конан понял причину веселья женщин, то и дело заглядывающих в дверь: их смешило, что Сонга "украла" у чужого племени такого могучего воина.