Шрифт:
Потом закрыл глаза, будто хотел уснуть.
Сказал матери:
— Поди посмотри, что с отцом, — и отвернулся к стене.
Уже давно прошло время ужина.
Поднимаясь по лестнице в дом, Хатуна увидела на балконе, на столе, окровавленные головы коровы, буйвола, волов.
Келеш и Джаму, страшно бледные, держали в руках сосновые лучинки.
Кац Звамбая, присев на корточки, солил кожу буйвола. На полу валялась голова козы.
Бесконечное страданье и укор прочла Хатуна в остановившихся глазах любимых животных.
Голова коровы нисколько не изменилась. Так же покорно и кротко смотрела она потухшими зрачками.
— Что ты наделал, батоно! — застонала Хатуна, спрятав лицо в руках.
Обессиленный Кац Звамбая бросился на циновку в надежде заснуть.
Но только начнет погружаться в сон, тотчас же мерещатся ему открытые и после смерти глаза коровы, буйвола, волов…
Все ближе приближалось видение; кружились вокруг Кац Звамбая грустные, влажные глаза животных, а между ними плясал бес — тонконогий, с козьей головой, юркий, хихикающий бес…
Вздрагивал Кац, протирал глаза.
Потом сон снова одолевал его, и опять окружали его застывшие влажные глаза, и снова вытанцовывал в темноте бес с козлиными рогами…
Было за полночь, когда вернулся бычок Арзакана.
Подошел к ореховому дереву, обнюхал траву, орошенную кровью его братьев. Заревел, начал передними ногами рыть землю. Всю ночь ревел страшным голосом.
Ни Хатуна, ни Дзабули не сомкнули глаз в эту ночь.
«ЗОЛОТОЕ РУНО»
Ночь исподтишка подкрадывалась к зубцам Метехи. Сначала Шурисцихе и Сеидабад были цвета снегирей. Потом их заволокли темные полосы. А мерцание элекрических лампочек, вспыхнувших в городе, вскоре и вовсе погрузило во мрак Сеидабад.
В узких азиатских улицах, переулках и в крытых, с запыленными стеклами пассажах старого Тбилиси стоял запах плесени и овчины.
По базару проходило стадо. Пастухи длинными батогами подгоняли овец.
Овчарки с подрезанными ушами степенным шагом шли по обеим сторонам. Козлы и бараны и здесь, в городе, исполняли свою роль вожаков.
На пастухах были папахи, взлохмаченные, как ястребиные гнезда, и выцветшие войлочные балахоны. В водовороте трамваев и автомашин они шагали так же невозмутимо, как пленный Даниил — в логовище львов.
Покрикивая, пастухи палками направляли бестолковых животных. Точно мутные волны Куры, перекатывалось по улице запыленное стадо и, не умещаясь на мостовой, запруживало тротуары.
Кинто, приказчики, выбежавшие из лавок, и всякий праздношатающийся люд любовались жирными курдюками овец, громко хвалили молодецкий вид баранов-рогачей и козлов-вожаков, засматривались на молодых барашков и мечтали вслух о сочных шашлыках.
— Откуда их гонят? — спросил Тараш Вахтанга Яманидзе, который шел рядом с ним.
— Должно быть, из Джавахетии перегоняют в Ширак.
Звонили вагоновожатые, шоферы давали сигналы, по стаду не видно было конца. Шумно трусили овцы, заполняя улицы и площади. Над стадом висели окрики пастухов, ворчанье лохматых собак.
Старый пастух нес, прижав к груди, жалобно блеявшего ягненка с подбитой ножкой, и отчитывал и ласкал его как ребенка.
— Посмотри-ка, чуть не раздавил его трамвай, — заметил Вахтанг.
Завернули к Метехи.
Тараш еще раз оглянулся на возвышавшуюся во мраке крепость Шурисцихе и, обратившись к Вахтангу, сказал:
— Об этой крепости в грузинской летописи повествуется: «Пришел Ираклий греческий и подступил к Тбилиси со стороны крепости Кала. А цихистави [48] стал с крепостной вышки ругать Ираклия, обзывая его «обросшим бородой козлом и козерогом нечестивым».
Услышал то Ираклий, вознегодовал на цихистави и вычитал из книги Даниила: «И поднимется с запада козел и искрошит рога овна восточного».
48
Цихистави— начальник крепости.
И отступил от Тбилиси…»
Они шли по темной улице, и долго еще доносились до них окрики пастухов, звонки трамваев и блеянье овец.
— По-моему, истинная граница между Азией и Европой не Фазис, а этот Шайтан-базар, — заметил Яманидзе.
— Далеко еще до твоего «Золотого руна?» — спросил Тараш.
— Я давно там не был и даже не помню точно, где оно. Но отыщу, не беспокойся.
— Послушай, брось его искать; зайдем куда-нибудь, перекусим. Все равно, пить я не могу.
— Как это «не могу»? В «Руне» замечательное вино, обязательно его найдем.