Кинокадры 1-2. Следы побоев

Просторная ванная комната. Розовое круглое сиденье перед трехстворчатым зеркалом. Гирлянда детских поролоновых губок – утята, свинюшки, рыбки.

Шум воды стихает.

Женская рука отодвигает матовый экран душевой кабинки, шарит по стене. Находит полотенце, исчезает.

Розовые шлепанцы на кафельном полу. Розовый халат ниспадает как занавес, окутывает женщину. Выпростав из-под него мокрые волосы, она проходит к зеркалу, усаживается на сиденье, вглядывается в свое отражение. Позолоченные краны, позолоченный ободок раковины.

Женщина выдвигает ящик, достает из него какие-то баночки, кисти, пучок фломастеров. Бережно принимается за работу. Под левым глазом она наносит темно-синее пятно, окружает его багровым ореолом. Комок ваты окунает в красную баночку, запихивает его в ноздрю. Другой комок укладывает между губой и десной – получается солидная опухоль.

Потом сбрасывает халат с плеч. Поглаживает одну грудь, другую, слегка сжимает, словно пробуя зрелость. Выбирает правую и начинает рисовать на ней попарные коричневые полукружья. На лице – старание, сосредоточенность, кончик языка то и дело просачивается между губами. Закончив с грудью, встает перед зеркалом обнаженная, ставит ногу на сиденье. Начинает пробовать разные краски. Смесь оранжевого и зеленого – с добавкой фиолетового – это как раз то, что ей нужно. На блестящее бедро ложатся три круглящиеся полоски – одна над другой.

Последний взгляд в зеркало, довольный кивок.

Женщина переходит в спальню. Там у нее установлена тренога с фотоаппаратом. Из детской кроватки таращится годовалый ребенок. Объектив нацелен на темную ширму с взлетающими японскими журавлями. Женщина взводит автоматический затвор, отступает к ширме. В ее позе – растерянность, беспомощность, стыд. Руки висят вдоль тела.

Щелчок, вспышка.

Следующий кадр – в профиль, с торчащей из носа красной ватой.

Щелчок, вспышка.

Лицо и грудь в темных пятнах – крупным планом.

Щелчок, вспышка.

Журавли на ширме каждый раз загораются тусклым золотом.

Ребенок цепляется за прутья кроватки, привстает, начинает плакать.

Эту записную книжку Голда подарила ему в то последнее Рождество, которое они отпраздновали вместе. Золотой обрез, тисненая кожа, ослепительная пустота страниц. И серебряная табличка – как на кожаной двери в министерский кабинет, – с черной гравировкой:?Профессор Грегори Скиллер?. Она сказала, что ей тяжело смотреть, как он каждый раз ползает по полу, собирая выпадающие листки с адресами и телефонами. Которые были пристегнуты резиновыми кольцами к его старой записной книжке – распухшей, лохматой. Они вылетали, рассыпались, порхали. Приземлялись за кушеткой, под телевизором, в цветочных горшках.

Каждый месяц Грегори клялся ей, что завтра же – или в первый же свободный день – засядет за работу и заполнит пустующие страницы толпами своих друзей и знакомых.

– Но ты же знаешь, что эта работа – не на час и не на два. Мои знакомые – их слишком много. Армия, орда, фаланга.

– О, да, целая армия, – задумчиво сказала Голда. – И ты – во главе. Каждый день ты встаешь, выезжаешь перед строем и ведешь свою армию в бой. На битву с главным врагом. Имя которому – одиночество. И до сих пор веришь в победу. В победу при помощи толпы, армии. Потому что не способен – не создан – не смеешь допустить, что от одиночества может спасти только один. Или одна.

Голда Премудрая, Голда Безжалостная. Может быть, хорошо, что они наконец расстались. Кому нужно столько правды о самом себе? Да, если ты решил провести черту, начать новую жизнь – что может быть символичнее, чем новая адресная книжка? Полководец проводит смотр армии, последний парад наступает.

Грегори налил себе второй стаканчик?Джека Дэниэлса?, нацепил очки, открыл страничку с позолоченной буквой?А?. О нет, конечно, и речи не могло быть о том, чтобы бездумно переписывать все адреса подряд. Отбор, отсев, много званых, но мало избранных. Эдвард Абрамсон? Кто это такой??Консультант по управлению?. Управлению – чего?

Грегори потянулся к телефону, набрал номер.

– Мистер Абрамсон?.. Говорит профессор Грегори Скиллер. Простите, что беспокою вас в воскресный день… Но я хотел бы знать… Вопрос может показаться странным… Какого черта вы делаете в моей записной книжке?.. Как вы туда попали?.. Ах, ваш сын был моим студентом… И мы встретились на выпускном вечере?.. Да, теперь вспоминаю… И как поживает Абрамсон-младший?.. Уже управляет отделом сбыта в крупной фирме?.. Больше никаких отрицаний, полное приятие себя и окружающих?.. Ну что уж так сердиться задним числом?.. Значит, я могу поставить крест на вас обоих и вычеркнуть из записной книжки?.. Так и поступим.

Дело пошло.

Элис Аксельрод?.. Что-то связанное с торговлей антиквариатом… Ужин в китайском ресторане, поцелуи в такси… Но потом – в квартире – внезапные истерики – нет-нет-нет! Муж не простит… он все узнает… он всегда узнает… Вычеркиваем.

Мухаммед Аджубей. Бесценный человек, последний честный водопроводчик! Оставляем на почетной первой странице.

Эндрю Барталон, профессор эмеритус. Овдовел, жил один. Умер в прошлом году. Чудный был старик. Историк музыки, специалист по колокольным звонам. Оля любила бывать у него, но всегда тревожилась:?Ах, мы доставляем ему столько хлопот! Обед, мытье посуды…? Однажды он поставил для них новую запись ростовских колоколов, а сам затеял разжечь камин.?Ну что вы, что вы! – заахала Оля. – Нам уже скоро уходить…? Он улыбнулся с печальной укоризной и сказал:?Но я-то остаюсь здесь. Погреюсь у огня один…? Вычеркиваем со вздохом.