Она подошла к окну, толкнула ставни. Небо потемнело. На черепичные крыши черной массой надвигалась гроза. Ласточки летали совсем низко. Вихрем кружилась пыль. Встревоженные мухи жалобно жужжали, словно их жалоба могла достичь небес. Г-жа Агата обернулась к Мари, ее лицо ничего не выражало. Она сказала строго:

— Я никогда бы не подумала, что семнадцатилетняя девушка, так хорошо воспитанная, без памяти влюбится и будет думать о замужестве… Ваша мать все правильно поняла: она прощает меня за то, что я и представить себе не могла, как между девушкой из семьи Дюберне и одним из Салонов…

— Но ведь вы только что сказали, что между нами разницы не больше, чем между красным муравьем и черным…

— Я сказала это, чтобы рассмешить вас: я не переношу, когда вы плачете.

Мари уселась к ней на колени, прижалась к ней.

— Вы меня все-таки немножко любите. Признайтесь, что вы все-таки чуточку любите меня.

Да, в этот момент она и в самом деле немного любила ее.

— Приласкайте меня, — сказала Мари.

Г-жа Агата, словно баюкая ребенка, тихо, монотонно запела любимую колыбельную семейства Камблан: «Лас-ко-вый мой, лас-ко-вый…»

— Вы сейчас раздавите меня, вы душите меня, пустите!

Мари разгладила кончиками пальцев свое платье. Она смотрела на г-жу Агату немного свысока.

— Если бы вы захотели… Почему вы не хотите?

— Я не должна идти против воли вашей матери.

Девушка возразила, что от г-жи Агаты зависит изменить эту волю. Учительница отвечала, что у нее нет такой власти. И потом, не обернется ли это несчастьем для Мари? Кто он такой, в конце концов, этот несчастный Салон?

— О! Мадам! Если бы вы его знали!

Она сухо ответила:

— Вы знаете его не больше, чем я. Вы понятия не имеете, что он собой представляет. Вам просто хочется, чтобы он обнял вас, этот жалкий увалень! Что касается меня, то я нахожу его мало привлекательным, — добавила она с внезапной резкостью.

Мари подумала, что она шутит, и возразила, смеясь:

— А я нет! Я нахожу его весьма привлекательным… Правда, он не очень-то следит за собой, — с нежностью в голосе добавила она, потому что не было ни одной черты в Жиле, которая не была бы дорога ей, даже взъерошенные волосы, не очень чистые, как у школяра, руки, несвежие рубашки и его запах, запах курительной трубки, одеколона и набегавшегося ребенка.

Послышались глухие раскаты грома. Мари вздохнула:

— Хорошо бы пошел дождь… но только бы не было града!

Учительница подошла к окну, протянула руку и сказала:

— Нет, дождя нет. Послушайте, Мари, может быть, я увижу его сегодня днем.

Глаза девочки заблестели. Она спросила:

— У Николя Плассака?

— Может быть… Я еще не знаю. Но только не подумайте… Просто я вам скажу, если что-нибудь будет для вас… Не записка, нет, на это не рассчитывайте…» Да и вообще не распаляйте себя чрезмерными надеждами.

— Я уже совсем успокоилась.

Девочка опять прижалась к Агате.

— А почему вы успокоились? Я ведь вам сказала, что, может быть, увижу его, но встречаюсь-то я вовсе не с ним.

— Мадам, — простонала Мари, — нехорошо так резко все менять: то холодно, то жарко! Вы же видите, как мне грустно…

Учительница внимательно посмотрела на девочку:

— Но, Мари, это же не игра! Постарайтесь понять.

— Понять что? Что мне нужно понять?

Г-жа Агата смотрела на нее так, словно хотела ей что-то внушить, словно пыталась без слов передать ей какую-то тайную мысль.

— Я очень глупая, — вздохнула Мари.

Г-жа Агата притянула ее к себе и, поцеловав в лоб, сказала:

— Да, слишком глупая!

И тут же поинтересовалась:

— Что вы собираетесь делать сейчас?

Мари ответила, что подождет, когда мать пойдет к вечерне, и чуть позднее тоже отправится в церковь.

— Я не очень задержусь. Приду туда еще до того, как начнется величание.

— Да, это отвлечет вас от ваших мыслей.

— У меня нет желания отвлекаться от них; я должна о многом попросить Господа!

Из-под приподнятой губы г-жи Агаты показались клыки.

— Вы говорите с богом о юном Салоне?

— Ну да, конечно… Вы считаете, что это плохо?

— Вовсе нет, глупышка, тут нет ничего плохого. Приходите в мою комнату, когда я вернусь. Возможно, я приду поздно.

— Как вы думаете, я успею сходить к Кальо за эклером, ведь сегодня я осталась без эклера? К тому же я проголодалась: я ведь не обедала…

Уж эти Дюберне! Даже юная влюбленная, и та думает только о еде! Учительница взяла поднос, на котором приносила Мари то, что заменило ей обед. Мари хотела было взять его у нее, сказала, что сама отнесет.