Напрасно он несколько раз подходил к окну, нетерпеливо ожидая, когда в указанном им месте появятся пушки и снарядные ящики. Все сроки, предусмотренные для выдвижения орудий, проходили. Обеспокоенный генерал вызвал адъютанта и приказал выяснить, в чем дело.

Адъютант явился не скоро:

— Ваше превосходительство, — обратился он по-старому, хотя в новой, демократической армии титулование было отменено, — приказ о выдвижении двух батарей на Дворцовую площадь не выполнен в связи с невозможностью вывести орудия из артиллерийского парка.

— Почему? — нахмурился Корнилов.

— Артиллеристы получили распоряжение не открывать ворота артпарка.

— Не открывать? Чье распоряжение?

— Исполкома Петросовета, ваше превосходительство. Только что в штаб округа из Таврического дворца пришло уведомление о том, что любой приказ военных будет исполняться только с согласия Совета…

«Для чего тогда я?» — невесело подумал Корнилов. Человек чести, он тут же подал прошение об отставке.

Гучков, получив прошение Корнилова, облегченно вздохнул: несколькими часами раньше на имя военного министра поступило ультимативное требование Петросовета об отставке командующего округом, распорядившегося выдвинуть пушки против манифестантов. Гучков попал в щекотливое положение: с одной стороны, он сам как бы причастен к инциденту, поскольку ездил к Корнилову и настаивал на применении военной силы против толпы, с другой, выполнить требование Петросовета значило бы признать его верховенство. Личное прошение Корнилова снимало возникшие проблемы.

На радостях Гучков пообещал Корнилову пост командующего Северным фронтом.

— Думаю, что генерал Алексеев согласится. Я лично переговорю с ним, — заверил военный министр.

Однако главковерх Алексеев, находившийся в Ставке в Могилеве, неожиданно заупрямился. Северным фронтом по-прежнему командовал генерал Рузский, и Алексееву не хотелось смещать своего протеже, с которым они так ловко заманили царя в ловушку и добились его отречения от трона. Истинную причину предлагаемой военным министром замены не назвал, переведя стрелку на личность Корнилова: «Неприемлем». Гучков рассердился: «Кто в России военный министр?». Невозмутимый Алексеев передал, что если Рузский будет заменен Корниловым, то он, Алексеев, немедленно уходит в отставку. Гучков кандидатуру Корнилова снял. Корнилову была предложена должность командующего 8-й армией, дислоцированной на Юго-Западном фронте.

Корнилов согласился. Прибыв на место новой службы в город Каменец-Подольск, узнал, что он не единственная жертва апрельского правительственного кризиса. Со своих постов были сняты военный министр Гучков и глава внешнеполитического ведомства Милюков.

— Кто наш новый военный министр? — спросил у начальника штаба своей армии Корнилов. Весть о переменах в правительстве обогнала его в пути. В Каменец-Подольске уже знали о потрясающей новости и эффектно преподнесли ее прибывшему командующему:

— Керенский!

— Адвокат? Министр юстиции?

— Он самый, — подтвердили ему.

Генералу оставалось только развести руками.

Маленькое победоносное наступление

Командующий Юго-Западным фронтом генерал Брусилов встретил Корнилова, прибывшего командовать 8-й армией, холодно и отчужденно.

Назначение Корнилова произошло вопреки воле Брусилова. Неприязнь у них началась еще до февральской революции, с той поры, когда Корнилов командовал «Стальной дивизией», которая хотя и спасла 8-ю армию во главе с ее тогдашним командующим Брусиловым от клещей немецкого генерала Макензена, но почти вся полегла сама. Брусилов потребовал военного суда над строптивым генералом, и если бы не вмешательство командующего фронтом Иванова и великого князя Николая Николаевича, Корнилову бы не сдобровать.

Недругами они оставались до конца жизни. Брусилов, как известно, перешел на сторону Красной Армии, преподавал в академиях, был обласкан большевистской властью. Происходил он из знатной семьи, обучался в привилегированном Пажеском корпусе, принадлежал к военной аристократии. Корнилов же был простолюдином, учился на медные пятаки, которые с огромным трудом добывал в поте лица отец. Вельможа стал прислуживать победившим слугам, а сын крестьянина отстаивал власть господ. Чудеса, да и только!

Несмотря на «голубую» кровь, Брусилов трясся перед любой властью. Беспрекословно выполнял все распоряжения Временного правительства, касающиеся нововведений в армии. Прибыв в Каменец-Подольск, Корнилов увидел, что никакой разницы между разложенным столичным гарнизоном и войсками Юго-Западного фронта нет. Все те же шумные митинги, переизбрания неугодных командиров, верховенство солдатских комитетов, полное бесправие офицеров. Пьяные драки. Пальба по своим, мародерство, произвол. Удручающее впечатление производили окопы — из индивидуальных боевых укреплений они превратились в земляные норы, где обитали опустившиеся, потерявшие человеческий облик личности. Взглянули бы на эту новую «демократическую» армию петроградские паркетные шаркуны!

Поступавшие на передовую новости из тыла наполняли душу тоской и печалью. Болело сердце за великую державу, которую разрывали на куски. Отчуждалась при молчаливом одобрении революционного Петрограда Украина. В Киеве вынашивал план отделения от России бывший кавалергард Павло Скоропадский, получивший щедрую военную помощь от немцев. «Самостийники», обряженные в синие жупаны, объединялись в сечевые полки и заявляли, что за Харьковом для москалей земли нет и что не австрийцы и не немцы враги украинцев, а русские.

В Варшаве орудовал Юзеф Пилсудский, маниакально ненавидевший все русское, православное. Выпущенный революцией на волю из сибирской ссылки, куда попал за участие в покушении вместе со старшим братом Ленина на царя Александра II, Пилсудский добивался союза против России на Западе.

Потребовала национальной самостоятельности Литва. Забурлило, всколыхнулось Закавказье. Родина Корнилова — Казахстан — взорвалась кровавым восстанием Амангельды Иманова. Степные жители начали истреблять русских поселенцев. Дробление государства приобретало и вовсе гротескные формы: о своем полном суверенитете заявили Кронштадт и Шлиссельбургский уезд.