Зал оцепенел. Но лишь на какое-то мгновение. В одном углу вспыхнули аплодисменты, в другом, наоборот, послышались смешки.

— Эти люди без перевода понимают русский язык, — метнул Хрущев яростный взгляд в сторону, откуда доносились смешки. — Это гитлеровские грабители, которые были на территории Советского Союза, но которым удалось унести ноги недобитыми…

Смешки усилились. Не слушая враждебных выкриков, Хрущев продолжал:

— Я являюсь представителем великого советского народа — народа, который совершил Великую Октябрьскую социалистическую революцию под руководством Ленина, народа, который с успехом строит коммунистическое общество, идет вперед, к коммунизму. Если вы на меня «укаете», этим вы мне только бодрость придаете в моей классовой борьбе… Я, господа, не скрою от вас своего удовольствия — люблю драться с врагами рабочего класса. Приятно мне слушать, как беснуются лакеи империализма, но ничего сделать не могут…

В советской печати эта зажигательная тирада в полном виде никогда не публиковалась. В помещенном в газетах изложении, естественно, не было и намека на то, как воспринималось выступление Хрущева. Справедливости ради следует отметить, что наряду со смешками и откровенно враждебными выкриками звучали и одобрительные, а нередко вспыхивали и аплодисменты. Уж больно необычно было видеть столь нестандартного советского руководителя, абсолютно непохожего на своего предшественника.

Впрочем, наличие одобрительных моментов не помешало иным исследователям, правда, уже в постсоветское время, назвать произнесенную Хрущевым тираду зеркалом, в котором весь «международный» Никита Сергеевич — воинственный, непримиримый, невежественный, агрессивный.

На борту «Балтики»

Чем дальше в глубь истории отходит государственный деятель, тем больше судят о нем с точки зрения сегодняшнего дня, с высоты тех знаний и того опыта, которые накоплены за истекшее время. При этом начисто забываются условия и обстоятельства, в которых жил и действовал тот или иной лидер, без чего невозможно понять и объяснить мотивацию и подоплеку державных поступков.

Обратимся же к славной эпохе «ботиночной дипломатии», к тем дням, когда теплоход «Балтика» с Хрущевым на борту вышел в открытый океан и взял курс на Нью-Йорк. Многодневное плавание советского руководителя проходило в приятном обществе лидеров трех социалистических стран — болгарина Живкова, венгра Кадара, румына Георгиу—Деж. Внимая каждому слову Никиты Сергеевича, светились от счастья допущенные к путешествию с «самим» руководители Украины и Белоруссии Подгорный с Мазуровым. Сутками не выходил из хрущевской каюты Громыко: не было дня, чтобы руководитель делегации не диктовал бы соратникам и помощникам дополнительные идеи речи, которую ему следовало произнести с трибуны ООН 23 сентября.

Собственно, речь была готова еще до отплытия. Хрущев ознакомился с ней и сказал, что в целом годится, но поработать над ней еще придется.

— Времени хватит, — улыбнулся он. — На воде хорошо думается.

Первоначальный вариант претерпевал перекройку каждый день. 14 сентября, за пять дней до швартовки в Нью-Йорке, Хрущев продиктовал очередную серию новых идей, главными из которых были две.

Советский лидер предлагал, и его новации прозвучали в речи на трибуне этой всемирной организации, перевести штаб — квартиру ООН из США в Европу. По мнению Хрущева, страной пребывания ООН могла бы быть Швейцария, Австрия или СССР. Это исключило бы односторонность действий аппарата ООН, который полностью ангажирован американцами.

— Надо потребовать, чтобы ООН отразила трехполюсность мира, — диктовал он очередную идею. — Поэтому необходимо избрать трех генеральных секретарей вместо одного от каждой группы стран: социалистической, капиталистической и развивающегося мира.

Это была идея фикс Никиты Сергеевича. Он долго оттачивал ее на Живкове, Кадаре, Георгиу—Деж и Громыко, которые восхищались гениальным решением вопроса. Подгорный с Мазуровым глаз не сводили со своего патрона, счастливые тем, что они, сугубые «внутренники», причастны к разработке подобного рода акций, которые в СССР всегда были прерогативой первых лиц партии и государства.

Подгорный с Мазуровым входили в состав Президиума ЦК КПСС, правда, в качестве кандидатов, возглавляли республики, являвшиеся членами — учредителями ООН, но к выработке внешней политики партии и государства не имели отношения. И не только они: сам Хрущев, будучи руководителем Украины, а затем секретарем МГК и ЦК КПСС и входя в состав Политбюро при Сталине, не был приобщен к информации о внешнеполитических секретах страны. Международная деятельность СССР была заповедной зоной, в которой хозяйничало не более трех-четырех человек — Сталин, Молотов и в какой-то степени Вышинский и Берия. Остальные члены высшего партийного и государственного руководства посвящались в международные вопросы частично, нередко задним числом, когда решение было уже принято, не по всем проблемам и не по всем аспектам каждой проблемы.

Хрущев вспоминал в мемуарах, что сам он никогда в течение всего сталинского правления не проявлял интереса к внешнеполитическим делам, стоял в стороне не только от решений, но даже и от обсуждения международных вопросов. При Сталине в Кремле каждый должен был знать только то, что ему «положено». В соответствии с этим незыблемым правилом Хрущев, будучи членом Политбюро и секретарем ЦК, появляясь на людях вместе со Сталиным, то есть входя в его ближайшее окружение, не знал подоплеки войны с Финляндией, пакта с Гитлером, секретного протокола по Прибалтике, корейской войны. При Сталине он лишь однажды был за границей — сразу после окончания Отечественной войны, в Австрии, да и то под именем мифического «генерала Иванова».

Когда Хрущев выдвинулся на первую роль в партии и государстве, ему было шестьдесят лет, — Никита Сергеевич родился в 1894 году. Возраст, в котором многие деятели итожат результаты своей деятельности и уходят со сцены. Хрущев, наоборот, только-только взобрался на самую вершину власти. И… оказался полнейшим дилетантом в такой тонкой и специфической сфере, как внешнеполитическая, которая всегда является прерогативой главы государства. Первые два года — с 1953 по 1955 — Хрущев, очевидно, чувствуя себя недостаточно подготовленным в вопросах внешней политики, занимался ими очень мало, почти полностью отдав их на откуп Молотову, считавшемуся главным авторитетом по части иностранных дел.