Жилбек первым услышал звонкий и быстрый плач: «Нга-а, н-га-а», — бросился к двери и, глотая комок в горле, заколотил по двери кулаками, ногами, всем телом.

В полумраке он увидел лицо Павла Демидовича. Врач улыбался, Жилбек облапил его и стиснул в своих объятиях.

— Дочь… С тебя причитается, Жора. За хорошее известие. Как это будет по-казахски? — спросил Павел Демидович.

— Сюинши! — прокричал Жилбек, готовый и плакать и смеяться одновременно.

Довольный не меньше молодого отца, врач вышел на улицу, объявляя всем на ходу:

— Сюинши, товарищи! Родилась партизанская дочка! Ликование было всеобщим. За завтраком партизаны чокались котелками с кашей и произносили тосты за здоровье новорожденной. Но называть ее просто девочкой, просто дочкой вскоре надоело— надо было выбрать имя.

— Я предлагаю Таней назвать…

— Нет, Галина, по-моему, лучше. Глаза у нее должны быть черные, как у галки.

— Нет, братцы, надо придумать что-нибудь международное, — вмешался вездесущий комиссар. — Родилась казашка на белорусской земле, в интернациональном партизанском отряде. Родилась она в зимнюю стужу, в холодной землянке. Пусть будет у нее красивое, светлое весеннее имя, которое ничем бы не напоминало ей и ее сверстникам об этом трудном времени. Пусть в ее имени звучит весна и сама она расцветает и хорошеет с каждым часом, как степной тюльпан на ее родине. Я предлагаю назвать Майей.

— О, Майя по-казахски тоже хорошо звучит! — обрадовался Батырхан. — Майя — «моя». Моя дочь!

— Не твоя и не моя, а наша, — со смехом поправил Павлик. — Наша дочь, партизанская. А Майя — от слова май. Весна, одним словом.

Так появился в отряде новый человек — Майя Акадилова. В лесу не было загса, не было никаких конторских книг, не было названия у партизанского становища. Но никто из этих суровых, мужественных людей, пока будет жив, не забудет ни дня, ни часа, ни года, ни места, когда родился в отряде новый человек с именем, звучащим как весенняя надежда.

Лебедев не забывал о своем разговоре с партизанами насчет того, чтобы в каждом селе был свой человек, способный в любую минуту оказать помощь партизанам, человек, бесконечно верящий в нашу победу и умеющий вселять уверенность в сердца своих друзей и близких.

Одним из таких людей в деревне Артемовке, по мнению Павлика Смирнова, мог стать его учитель Иван Михайлович Емельянов, один из уважаемых в округе людей— грамотный, по натуре добрый и, главное, честный. И как часто бывает у людей уважаемых, были у него завистники. Они всегда не прочь вылить ушат грязи на голову соседа, оклеветать ни в чем не повинного. Клевета не обошла Ивана Михайловича. Незадолго до войны он был арестован по ложному доносу… Ученики не забывали старого учителя, писали ему письма, слали посылки. Они-то и помогли восстановить справедливость и добились освобождения старого учителя. Перед самой войной Иван Михайлович вернулся в Артемовку. Седой, постаревший, но по-прежнему любящий детей, свое учительское дело, он снова начал работать в школе. Когда немцы появились в соседней деревне, Иван Михайлович собрал в школе оборудование кабинетов, гербарии, школьные карты, лучшие модели и работы юных конструкторов, физиков, химиков и попытался уехать в глубокий тыл, чтобы где-нибудь в такой же вот деревне организовать новую школу.

Но через неделю пришлось Ивану Михайловичу вернуться в Артемовку— немцы опередили старого учителя и прошли на восток раньше его.

Однажды ночью Лебедев вместе с Павликом решил наведаться в Артемовку. Неподалеку от школы, добротного деревянного здания под железной крышей, Павлик без особого труда разыскал домик учителя.

Партизаны осторожничали — береженого бог бережет. И самим незачем было зря рисковать жизнью, тем более ставить под удар учителя, раньше времени навлекать на него подозрения. Если дознаются немцы, что ночью кто-то неизвестный побывал на квартире, непременно станут следить, и уже никакого доверия тогда не жди.

Поздней ночью, не с улицы, а через огороды, едва заметной тропкой, подошли они к дверям учительского дома и тихонько постучали.

Открыл сам Иван Михайлович и, еще не видя со свету, кто к нему пожаловал, пригласил войти. В сенцах он замешкался, осматривая гостей, заметил оружие, понял, что люди нездешние, и на мгновение растерялся.

— Мы знаем вас, Иван Михайлович, — негромко сказал Лебедев, — вы можете не опасаться. Нам бы хотелось поговорить с вами. В комнате нет чужих?

— Нет, чужих нет, проходите.

Учитель запер наружную дверь на засов и провел гостей в комнату. Привернув лампу, он завесил окна шалью и одеялом.

Все трое сели вокруг стола. Щурясь на нежданных посетителей, Иван Михайлович спросил, чем он может служить. Если пришли к нему в такой поздний час, значит, не просто в гости, на огонек, а по какому-то важному делу.

— Прежде всего, вас интересует, конечно, кто мы такие, — заговорил Лебедев. — Нетрудно догадаться — мы партизаны. Я секретарь парткома и комиссар бригады Петр Васильевич Лебедев. А это — мой товарищ, тоже партизан, Павел Смирнов.

— Не узнаете меня, Иван Васильевич? — спросил Павлик, поглаживая бороду. — Тот самый Павлик Смирнов, которого вы уму-разуму учили, помните?

Глаза учителя потеплели.

— Да-а, — задумчиво протянул он, — учил я вас читать, учил писать, не думал, что надо было еще и воевать учить. Но вижу, что птенцы мои без меня эту науку освоили. Вот уже почти полгода перестал письма получать… А то, бывало, каждый день почтальон приносил весточку то от одного, то от другого.

— Зато без письма, среди ночи, могут собственной персоной пожаловать, — улыбнулся Павлик. — Не забываем.