Марыся положила на руку Чечеля и вторую ладонь, медленно провела дрожащими пальчиками до полковничьего локтя, после чего, словно опомнившись, испуганно отдернула обе ладони. Пунцовая от смущения, она поднялась с кресла, отвернулась от Чечеля и, низко опустив головку, еле слышно произнесла:

— Пан полковник, простите мою сегодняшнюю смелость. Конечно, мне ни в коем случае не стоило себя так вести, но для оправдания своего поведения у меня есть две причины. Первая: вы, мужчины, совсем не понимаете нас, женщин. Например, если женщина... хоть немного привлекательна и замужем, вам почему-то кажется, что она обязательно счастлива. Увы, это совсем не так, — печально вздохнула Марыся. — Я это смело утверждаю, потому что... потому что сама несчастлива. Несчастлива настолько, что, бросив мужа, которого не любила и не люблю, оставив семью, которой у меня по существу не было и нет, я посвятила себя служению Речи Посполитой и Украине. И случайно встретила человека, о котором давно мечтала, который мог бы сделать меня счастливой, которому я могла бы посвятить без остатка свою дальнейшую жизнь. Эта настолько неожиданно, настолько странно для женщины моего возраста, что я до сих пор не верю... сомневаюсь... пугаюсь этого чувства, что страшусь признаться в случившемся даже себе самой. Но сегодня...

Марыся резко повернулась к Чечелю, схватила его правую руку, приложила ее ладонью к своей груди. Подняла на полковника полные слез глазки, дрожащим, прерывающимся от волнения голоском, переходящим порой в невнятный шепот, продолжила:

— Слышите, как бьется мое сердце? Оно готово выпрыгнуть из груди! Это потому, что сегодня я решилась сказать об этом. Решилась, потому что... потому что... у меня нет уже сил молчать. И еще потому, что сегодня последняя моя встреча с этим человеком. Этот человек — вы, пан полковник.

Громко всхлипнув, Марыся прильнула к Чечелю, уткнулась в него лицом. Ее тело дрожало, словно в лихорадке, и когда она прижималась к полковнику, ее рука, державшая ладонь Чечеля на своей груди, дернулась вверх к шее, тут же опустилась на прежнее место, но уже не снаружи лифа платья, а внутри него, отчего казачья ладонь очутилась на ничем не прикрытой груди. Но разве могла заметить такой пустяк плачущая женщина, почти в полубессознательном состоянии лежавшая на плече у любимого мужчины, которому только что первой призналась в любви? Конечно, нет!

Зато это сразу почувствовал Чечель. Он вздрогнул, будто пронзенный насквозь, его ладонь на обнаженной груди Марыси полыхнула как огнем, пальцы напряглись в ожидании, что Марыся заметит свою оплошность и сбросит его руку. Однако она этого не замечала, продолжая плакать на его плече, и казачья ладонь осторожно обследовала вначале одну грудь Марыси, затем другую, все смелее принялась ласкать их. Полковник клюнул на ее наживку, и Марыся могла продолжать игру дальше. Она подняла залитое слезами лицо.

— Да, этот человек — вы. Вы, вы! — трижды выкрикнула Марыся. — Мне не стыдно об этом сказать, потому что мы видимся в последний раз. И я хочу, чтобы вы знали о моем чувстве, чтобы не верили тем небылицам, что... что... что кто-то наговаривает вам обо мне и пане Скоропадском.

Матка Бозка, она уже дважды сказала, что это их последняя встреча, а реакции со стороны Чечеля не последовало никакой. Неужели для него это ничего не значит? Неужто она переоценила впечатление, которое произвела на пожилого холостяка-полковника? Не должно быть, ведь в чем-чем, а в мужчинах она научилась разбираться прекрасно. Так отчего безразличен к ее словам полковник? Он что, не слышит их? О да, конечно, ведь сейчас, когда его ладонь, оставив в покое груди Марыси, уже ласкала верх ее живота, он не слышит никого и ничего не свете.

Ну нет, пан Чечель, пора вашим шкодливым пальчикам убираться прочь! Еще один любовник из казачьих полковников ей не нужен! И поскольку игра ведется уже не в лифе платья и становится опасной, грозя ненужными осложнениями, пора ее прекращать. Но так, чтобы не только не оставить у тебя чувства униженности или обиды, а, наоборот, вселить надежду на продолжение понравившейся тебе игры с более благоприятным, чем сегодня, для тебя завершением.

Марыся, упершись в грудь Чечеля кулачком, отпрянула от него. Достав платочек, начала вытирать заплаканное личико и, помогая этой руке, поднесла к глазам вторую, в которой находилась ладонь полковника. Сделав вид, что то ли не заметила ее, то ли попросту не придала этому факту значения, Марыся отпустила чужую ладонь и двумя руками принялась приводить лицо в порядок.

— Только потому, что мы видимся последний раз, я открыла вам свое чувство, — слабым голосом произнесла она, не отрывая от глаз платочек, однако прекрасно видя сквозь его кружева Чечеля.

— Последний раз? — переспросил тот с таким удивлением на лице, что Марыся уже не сомневалась, что полковник с момента, когда ощутил под своей ладонью ее обнаженную грудь, перестал воспринимать все остальное в мире. — Вы сказали «последний раз»? Что это значит? Король Лещинский или пан гетман решили заменить вас кем-то другим? — нахмурился он.

— О нет, разве это причина? Даже замени меня король или Мазепа, я все равно отыскала бы возможность видеть вас.

— Тогда в чем причина? Не ее ли, говоря совсем недавно о том, что заставило вас сегодня быть откровенной, вы назвали «второй»? Я прав?

Марыся оглянулась на дверь комнаты, понизила голос, округлила глаза. На ее лице отчетливо был виден страх.

— Да, ее. Пан полковник, вы смелый человек и будете надо мной смеяться, однако... За мной уже второй раз следят от самой границы с Гетманщиной, — выпалила она.