— Извини, мой лоб, что я тебя ударил, — обратился он к самому себе под хохот товарищей и тут же прибавил, обращаясь ко всем: — Слушайте все: вы знаете, что Кар-Кар по-русски ни бе ни ме, то есть ровно ничего не знает, ничего не понимает. Но вот ему вздумалось обрадовать и потешить Макаку и заговорить с ним по-русски. Он обратился ко мне, чтоб я ему сказал, как надо говорить: «С добрым утром», «Как вы спали?», «Дай вам Бог всего хорошего». Тут я решил устроить ему «штучку» и сказал, что по-русски не говорят «С добрым утром», а говорят «Принесите нам самовар», и что вместо «Как вы спали?» надо говорить…

— Как? Как? — заволновались мальчики.

— Тсс! Кар-Кар идет! — предупредил Витик.

Все разом стихли. Мальчики поднялись со своих мест и отвесили поклон немцу. Один Витик сказал за всех:

— Гутен морген, Карл Карлович, — Немец кивнул и улыбнулся. Он был в очень хорошем настроении духа, хотя на голове его все еще сидел по-прежнему злополучный парик с дыркой, так как Кар-Кар не захотел воспользоваться деньгами, «принесенными орлом с неба». Деньги эти по-прежнему лежали нетронутыми на столе Карла Карловича. Но погода снова установилась хорошая, теплая, и лысина немца под рваным париком не чувствовала холода. Кар-Кар кивал, улыбался по своему обыкновению, сидя между мальчиками, и терпеливо ожидал, когда Авдотья принесет самовар. Даже пролитый сливочник и подмокшие булки не могли особенно испортить его светлого настроения.

— Ай-ай! — произнес он только и показал на пятно своим толстым пухлым пальцем.

Он хотел еще сказать что-то, но не успел. Вошел директор.

Александр Васильевич тоже был в отличном настроении духа. Через три дня должен был праздноваться день рождения его любимицы Жени, и добрый дядя решил позабавить свою проказницу на славу. А когда являлась возможность позабавить Женю, Александр Васильевич расцветал, как тюльпан. Его заросшее волосами лицо сияло, глаза блестели довольством.

Он кивнул пансионерам, улыбнулся им и весело крикнул:

— Здорово, мальчики!

И с протянутой рукою пошел навстречу Карлу Карловичу.

Карл Карлович вскочил и поспешил приветствовать своего директора. И оба сияли, и оба улыбались при этом. Наконец они оба остановились посреди комнаты друг перед другом. Кар-Кар прижал левую руку к сердцу, шаркнул своей толстой, неуклюжей ножкой и, пожимая правой рукой протянутую руку Макарова, проговорил, как только мог вкрадчиво и умильно:

— Принесите нам самофар!

— Что-о-о-о?!

Всякое сияние разом исчезло с лица Александра Васильевича. Он даже подпрыгнул на месте, и лицо у него побелело так, точно кто-то по ошибке мазнул его мелом.

Кое-кто из пансионеров фыркнул в кулак. Другие сидели с разинутыми ртами и предвкушали нечто очень интересное, что должно было случиться сию минуту.

Кар-Кар, ничего не подозревая, еще крепче сжал руку директора и, тряся ее так сильно, как только мог, произнес, задыхаясь от восторга, вторую фразу:

— Фам гофорят! Слюшаться!

Александр Васильевич с силою вырвал свою руку из руки Вейса.

Теперь его лоб, нос и части щек, не покрытые бородою, сделались красными как свекла.

— Вы с ума сошли? — сорвалось с его трясущихся губ.

Но Кар-Кар только замотал головою, отступил назад и, прижимая обе руки к сердцу, произнес, замирая от избытка счастья:

— Ви плохой слюга.

И, довольный своим искусством, медленно отступил к столу.

Директор вспыхнул. Потом побледнел. Потом стал снова красный, как мак на огороде. Ему в голову не пришло, что Кар-Кар просто повторял заученные русские слова, не понимая их настоящего смысла. Он даже забыл, что Кар-Кар не понимает по-русски, и, в ответ все еще улыбающемуся немцу, произнес резко, наполовину по-русски, наполовину по-немецки:

— Господин Вейс, я этого не потерплю! Вы меня оскорбили перед всем пансионом. Прошу вас сегодня же оставить пансион. Чтобы духу вашего не было в моем доме!

И директор вышел из столовой.

Мальчики притихли. Никому и в голову не приходило смеяться. Они поняли, что шутка Витика оказалась очень нехорошей. Карл Карлович после ухода директора посмотрел на Витика.

Витик не выдержал этого взгляда и опустил глаза. Карл Карлович проговорил, обращаясь к Витику, какую-то длинную немецкую фразу, зарыдал и выбежал из столовой, отчаянно махнув рукою.

Мальчики сидели совсем уже тихо, как мышки, не двигаясь, не шевелясь.

Витик Зон опомнился первый. Он упал на руки головой и горько заплакал.

— Не бойся, Витик, мы тебя не дадим в обиду, — произнес Павлик и обнял товарища. — Мы скажем, что все научили тебя сделать это. Понимаешь? Накажут всех, а не тебя одного.