Но я, отлично помня слова мамы-Нэлли держать себя равно любезной хозяйкой и с симпатичными, и с несимпатичными мне людьми, присаживаюсь к сестричкам и завожу с ними разговор на «высокие» темы.

А из угла комнаты на меня устремляется пара настойчивых черных глаз, упорных, угрюмых и суровых.

Борис Львович Чермилов целые вечера просиживает молча в нашей гостиной, перебирая альбомы и односложно отвечая на предлагаемые ему вопросы. Нам редко приходится переброситься с ним двумя-тремя словами, но его глаза всюду. И этот упорный взгляд невольно будит во мне сочувствие и жалость.

"Бедный юноша! Какое горе таится у него на сердце под расшитым галуном гвардейским мундиром?" — думаю я.

— Monsieur Тима, он всегда был таким? — обращаюсь я к своему новому приятелю, зачинщику всяческих шалостей и проказ.

— Вы про тень отца Гамлета? Что и говорить, мрачная личность, — отвечает он и машет рукою.

— О, какой он таинственный и необыкновенный! — восторгаются три сестрички.

— Ого! — хохочет Вольдемар. — А по-моему, козел Сенька много таинственнее. Уж этот-то не говорит ни слова.

— Перестаньте, — сержусь я. — У Чермилова какое-то горе, а над горем смеяться грешно и стыдно.

— Ну, уж и горе! Сомнительно что-то. Да он и в колыбели был таким.

— А вы его знали в колыбели? — подскакивает Дина.

— Батюшки, испугался! Караул!

И Володя Медведев со смехом лезет под диван.

— Господа! В средних губерниях голод. Крестьяне и их дети едят хлеб с мякиной. И я предлагаю к Рождеству устроить благотворительный базар, вещи же для этого базара делать собственными руками.

И Дина, запушенная снегом, влетает в прихожую в сопровождении своей длинной саксонки.

У нас собралось целое общество: Медведевы, Фрунк, Петровы, Ягуби и офицеры.

Я победоносно оглядываюсь на сестричек.

"Ага, — думаю я, — вот вам и "безманерная Дина!"

Никакие манеры не заменят отсутствия сердца, а оно у нее чистый брильянт.

— Ай да m-lle Дина! Отличная идея! — подхватывает «Солнышко». — Жаль, что мы с Лидюшей слабоваты насчет женских рукоделий, а то и я бы вам помог.

— Мы также плохо шьем, — говорят три сестрички, — но зато, — Зина, средняя, улыбается, — я буду вам играть, пока вы будете работать, я все время буду играть.

— А я срисую с каждой из вас по портрету, — предлагает Нина.

— А я спою что-нибудь для вашего развлечения, — щебечет Римма.

— О, помилосердствуйте, m-lles! — с ужасом вскрикивает Вольдемар. — Мы развесим уши от стольких приятных удовольствий и не наработаем ничего.

— Увы! — срывается у меня грустно. — Насчет работы я действительно швах, «Солнышко» прав: я умею только вязать из шерсти на двух спицах.

— Вот и отлично. А я умею только делать шапочки из пуха, — обрадовалась Дина.

— Господа! Пусть никто не стесняется и делает все, что в его силах.

— Я буду выпиливать изящные вещицы, — предложил Тима.

— Я недурно рисую акварелью, — вставил Линский.

— Представьте себе, что я шью, как заправская портниха, — неожиданно выпалил Вольдемар. — Спросите сестер. Честное слово! Соне я такой однажды лиф соорудил, что мое почтение!

— И вот, господа, мы наработаем много-много всякой всячины к Рождеству, а во время городской елки разложим в зале ратуши все наши вещи и распродадим, деньги же пошлем голодающим крестьянам.

— А я беру на себя миссию объездить весь город и собрать у наших обывателей в помощь вашему делу все, что только возможно, вставила мама-Нэлли, — И весь мой старый гардероб к вашим услугам.

— Вы ангел! — кричит Дина. — Вы небожительница!

— Вы восторг!

— Ach, mein Gott! — роняет саксонка.

А Вольдемар уже летит в сопровождении мамы-Нэлли, вместе с Соней Медведевой, Машей и мною на антресоли, где у нас хранятся старые, вышедшие из моды костюмы.

Мы роемся в нем с полчаса, потом возвращаемся в гостиную, нагруженные каждая до подбородка старыми платьями и кусками шелка, бархата и кружев.

— Господа, смотрите! Здесь такая масса вещей, что из них можно костюмы накроить и нашить для детишек голодных кофточки теплые, капора и все такое. Чудесно! — кричит с порога Дина.

Все оживлены, одухотворены предстоящей работой. Желание принести пользу захватило всех. Быстро разбираем материал, кроим, порем, сшиваем.

Я смеюсь и болтаю взапуски с Диной, но неожиданно смолкаю, встретив на своем лице взгляд угрюмых, печальных глаз.

Передо мною стоит Борис Львович Чермилов. Его губы кривятся в усмешке, глубокая морщинка бороздит лоб. Какое у него несчастное лицо в эту минуту!